— Ух… — Вот и все, что я успел сказать прежде, чем она в ярости швырнула кальян.
— У тебя нет от меня секретов, Маркос, я твоя мать. — Она взмахнула трубкой, словно дирижерской палочкой. — Думаешь, я об этом не знаю? Я все знаю. Я знаю, с кем ты общаешься, что ты для них делаешь. Я знаю, сколько денег у тебя в кошельке. Я знаю всех твоих девушек и их родителей. Я знаю даже, какие порносайты ты посещаешь.
— Мама, пожалуйста…
Она направила трубку мне в голову.
— Я знаю про тебя все, Маркос. Ты мой ребенок. Если думаешь, что сможешь спрятать от меня деньги…
— Вот и ищи их тогда. Если знаешь обо мне все. Покажи, где они лежат. — Я старался смотреть на нее, а не на пару заношенных кроссовок в спортивной сумке, где спрятал лишнюю тысячу. Она, не двигаясь, смотрела на меня. Ждала, что я выдам местонахождение денег.
— Думаю, ты понимаешь, что находишься теперь под домашним арестом, — в конце концов заявила она.
— Удачи в поисках.
На ее глаза навернулись слезы. Возможно, от грусти, возможно, от бессилия — я не знаю.
— Я готова на что угодно ради вас, мальчики. Я всегда все для вас делала. И никогда ни о чем не сожалела. — Я понятия не имел, что она имеет в виду, но все же был не настолько холоден, чтобы оставаться равнодушным к слезам матери. — Ты даже не представляешь, как это тяжело — каждый месяц — но это стоит того. Ты неблагодарное, избалованное маленькое дерьмо.
— Ой, мам…
— Не вздумай снова трогать эти деньги, Маркос…
Едва убедившись, что она покинула дом, я тут же вынул остатки денег из кроссовки и перепрятал их в карман, поклявшись потратить при первой возможности. А когда я заметил, что дочь гекамистки каждый день во время тренировок околачивается возле бейсбольного поля, я расценил это как знак свыше. Нам стоило кое-что обсудить — приятный сюрприз на черный день.
Мама не разговаривала со мной еще три дня, до самой смерти Уина.
За два дня до отъезда, в пятницу (это была середина июля), Эхо заявилась ко мне прямо на работу. «Свит Шоппе» предназначался для туристов и располагался на главном туристическом маршруте, чуть ниже магазина Уотерсов.
В основном в «Свит Шоппе» было холодно, и меня пробирало до костей. Но стоило войти в ритм, и время текло очень быстро. Повернуться, зачерпнуть, наложить, отдать. И не нужно думать. Ни об этом, ни о чем-то еще. Например, о том, что Маркос отказался дать мне пять тысяч долларов. И еще о том, что сегодня утром я завалила очередное занятие и даже умудрилась подвернуть лодыжку из-за потери координации. А также о том, что с самого пикника Диана ведет себя крайне загадочно и осторожно, делая при этом вид, будто ничего не происходит.
Эхо влетела, как черное облако, разрушая пастельное умиротворение туристической жизни. Я ощущала ее приближение даже несмотря на то, что смотрела исключительно в контейнер с мороженым. Каменистая дорога. Арахисовые хрустики. Шоколадно-мятные ломтики.
Черные ногти застучали по стеклу.
— О, привет! — сказала я.
— Я пришла за деньгами. — От нее исходил жар, способный растопить любое мороженое. Он был даже сильнее, чем я запомнила. В памяти вдруг снова всплыло давнее воспоминание, легкое, как перышко.
Это необъяснимое чувство помогло мне взять себя в руки и притвориться сильной.
— У меня их нет.
— У тебя было две недели, — заявила она.
— Двенадцать дней.
— Ну конечно, еще поспорь со мной. Ты, должно быть, хочешь, чтобы все узнали твой секрет.
— Я не спорю, но у меня все равно нет пяти тысяч долларов. Так что я нахожусь в трудной ситуации.
— Мне она не кажется трудной.
Я сильно сжала металлическую ручку черпака для мороженого. Запястье шевельнулось, и внутри тут же что-то хрустнуло, щелкнуло. Как раз в том месте, которое я повредила вчера при падении. «Проблема», — подумала я, и тут мы с Эхо увидели, что мое запястье выгнулось под девяносто градусов, в то время как локоть остался на месте, вообще отказываясь шевелиться. Это была не просто проблема. Это был тупик. Я затрясла рукой, но в итоге лишь ударила себя в бок. На долю секунды мне показалось, что Эхо собирается сказать что-то сочувственное.
— Слушай, — в конце концов произнесла она, немного смягчившись. — Я дам тебе фору. Если принесешь четыре тысячи, будем считать инцидент исчерпанным.
Я подумала о деньгах, которые откладывала с зарплаты в «Свит Шоппе», и деньгах, которые скопила, продолжая носить одни и те же старые туфли. У меня не было и четверти нужной суммы.
— Возможно, я могла бы отдать тебе тысячу.
Эхо закусила нижнюю губу. Ее правая рука нервно скользила по левой вверх-вниз. В итоге она покачала головой.
— Так не пойдет. Мне нужно по крайней мере четыре тысячи, и нужно прямо сейчас. — Она тихо пробормотала себе под нос что-то вроде: «Бежать еще не время».
— Лучше бы ты взяла мою тысячу и оставила меня в покое. Воображаемые четыре тысячи долларов ничем не лучше воображаемых пяти тысяч. С тем же успехом ты могла оставить все пять тысяч. Я все равно не смогу заплатить.
— И как ты себе это представляешь? — заявила она, перегнувшись через стеклянный прилавок так, чтобы я слышала ее шепот. За Эхо образовалась очередь, но я не отваживалась ее выпроводить, несмотря на неодобрительные взгляды менеджера. — Я была на похоронах. Там было не протолкнуться, но я видела рядом с его матерью и сестрой тебя. Ты притворялась, будто страдаешь. Притворялась, будто тебе офигенно плохо. Все тебя видели. Все так переживали за тебя. Туда явился весь город, и каждый жалел бедняжку Ари Мадригал. Люди, переживающие настоящее горе. Люди, которые тосковали по-настоящему — и до сих пор тоскуют, и не знают, что с этим делать. — Голос ее дрожал даже несмотря на то, что Эхо говорила шепотом. Она часто заморгала и придвинулась ближе. — Какой, думаешь, будет их реакция, когда я расскажу, что все это время ты их дурачила? Что ты использовала заклинание, чтобы облегчить себе жизнь? Что ты никогда не заслуживала такого, как Уин?
— Пожалуйста… не делай этого, — сказала я. Но просить было бесполезно, и от осознания этого меня пробрала дрожь.
— Это зависит не от меня. Я ведь уже дала тебе фору.
— Я пыталась!
— Люди жалеют тебя, но Уина они любили. Возможно, ты этого не помнишь, зато помню я. Все. Любили. Уина. Ты готова к тому, что люди станут тебя ненавидеть, а не жалеть?
Очередь начинала роптать. Краем глаза я видела своего менеджера, он хмурился.
— У меня их нет.
— Правда? Прямо-таки не осталось денег со страховки? И тетя не может одолжить?
