— Знаешь этот обычай — дорогой подарок палачу перед казнью, чтобы пощадил? Ульвар передал. Он тогда был моим соседом по комнате. Только-только попал в орден. Гол, как сокол — его мать погибла в приграничье. пока он учился. Так и не признался, где добыл деньги. — Альмод усмехнулся. — И палач пощадил. Так что я отделался неделей в горячке и беспамятстве, а когда стало ясно, что подыхать не собираюсь, позвали целителя — потому и калекой не стал.
Эрик отдал бы что угодно за то, чтобы этого разговора никогда не было.
— Сегодня твоя глупость стоила жизни тем троим, что намеревались свалить на вас свои грехи и повесить, — продолжал Альмод. — Туда им и дорога, конечно. Но все же я не могу оставить ее безнаказанной. Однако за тебя просил Ульвар.
— Передай ему мою благодарность, — сказал Эрик. — Но…
— Поэтому вот тебе выбор, — продолжал Альмод, словно не слыша. — Я могу отвести тебя к Первому — и рассказать все. В том числе и про первую попытку сбежать. А там, как он решит. Первый — мужик незлой, может и помиловать.
Эрик не удержался от смеха. Незлой мужик Первый. Альмод понял.
— Тогда был другой Первый. Этот занял место в тот год, когда я стал командиром и привел Фроди и Тиру. И пусть Творец даст ему долгих лет, — он помедлил. — Но, признаюсь, мне совершенно не хочется снова искать четвертого. Поэтому второй вариант — плети. Тем более, что пороть тебя все равно пришлось бы мне — палача орден не держит за ненадобностью. Ты молодой и сильный. Полсотни — это не насмерть. Залечу быстро. Не бойся.
Вот так все просто? Непохоже на Альмода. В следующий миг Эрик понял.
— Нет. Это не выбор, а лишь его видимость.
Момент, когда он хотел покончить со всем одним махом, миновал, и Альмод прекрасно это знает. Значит — добровольно встань под плеть и будь благодарен за снисхождение, искренне веря, что это было твоим собственным свободным решением.
— Нет, — повторил он. — Я не собирался дезертировать, и ты это знаешь. Моя вина лишь в непослушании, ну, и в глупости, конечно — но только в этом. Считаешь, что я заслужил виселицу — веди к Первому. Считаешь, что довольно плетей — воля твоя. Но не делай вид, будто выбор за мной. Потому что он есть у тебя — но не у меня.
— Ишь ты, просек, — ухмыльнулся Альмод. — И что, рискнешь? А вдруг я все же отведу тебя к Первому? Или жить надоело?
Эрик поежился, обхватив руками плечи.
— Я очень хочу жить. Но вы все так настойчиво повторяли, что я уже мертв, что я почти поверил. Это лучше, чем оказаться сожранным заживо.
— Как знать? Сравнить-то никому не довелось.
Альмод отлепился от стены, подошел к столбу с кандалами. Потянувшись, провел пальцами по металлу — тусклому, покрытому патиной: этими оковами явно пользовались редко. Резко развернулся:
— Мне лень посылать за плетью и ей размахивать. Неделю на хлебе и воде. Хлеба — сколько сможешь съесть. Вон.
— И… все? — растерялся Эрик.
— Думаю, ты натерпелся достаточно страха, чтобы запомнить.
Эрик стиснул зубы. Лучше бы выпорол, в самом деле: все же не так унизительно, как понять — он с самого начала купился на фарс. Альмод и не собирался его вешать. Просто решил напугать до полусмерти, чтобы потом смилостивиться — и будь благодарен, щенок, за науку. Знал ли Ульвар, или беспокоился от души? А Ингрид?
Альмод, впрочем, благодарности не ждал.
— Пойдем отсюда. У меня стремительно портится настроение.
На лестнице за дверью обнаружилась Ингрид — сидела на ступеньках, подперев локтями подбородок. Глянула тревожно, заметно расслабилась. Альмод рассмеялся.
— Не съел, как видишь. Так, покусал слегка. Забирай своего любимчика.
Ингрид зарделась, Эрик тоже, сам не зная почему, залился краской. Положение спас прозвеневший гонг. Альмод помчался вверх, перепрыгивая через ступеньки. Ингрид поднялась.
— Пойдем?
— Погоди… — Эрик помялся. — Спасибо, что пыталась меня выгородить. Но не стоило рисковать.
— Позволь мне самой об этом судить. В конце концов, я не девочка, только-только получившая перстень, и пока не слишком понимающая последствия своих поступков.
Голос прозвучал мягко, очень мягко и улыбка была теплой, но…
— Прости, не хотел обидеть. Беспокоился, зря, наверное. Мальчику, только-только получившему перстень, не стоит беспокоиться о взрослой мудрой женщине, которая сама может все решить.
Наверное, все-таки знала. Как тогда, в Солнечном — ведь будь тогда все на самом деле, Ингрид бы от души врезала за тот удар поддых. Можно, конечно, подумать, что не захотела прилюдно ронять репутацию ордена, но зачем себе льстить? Странно, но оскорбленным Эрик себя не почувствовал. Разве что разочарованным. Значит, показалось, и всерьез его не принимали. Оно и к лучшему, объясняться не пришлось, было бы очень неловко. А то, что в последнем сне у Мары были рыжие волосы — так на то он и сон, там и не такое бывает.
Творец наделил его смазливым лицом и неплохим сложением, так что девчонки обращали внимание часто, и Эрик привык к этому — к лукавым переглядываниям, шуточкам на грани приличий, «дружеским» объятьям, и не только. Одаренные девчонки всегда были не прочь, тем более, что подобные забавы между своими ничем не грозили. Все это было игрой, ненавязчивой и легкой, которая никого ни к чему не обязывала, даже доходя до постели — точнее, сеновала или укромного уголка в густом парке или… Неважно. Вот и сейчас — поиграли и будет. Тем более, что Мару он пока не забыл и не хотел забывать.
Он отступил в сторону, обходя Ингрид.
— Как бы то ни было — спасибо за заботу.
— Эрик, я не хотела…
— Да нет, ничего. Я просто забыл, что сопляк по сравнению с вами. Ты напомнила, только и всего.
Она усмехнулась
— Вот как, значит… Что ж, больше не буду обременять тебя заботой.
Она стремительно зашагала вверх по лестнице.
— Ингрид, я…
Она не обернулась. Эрик саданул кулаком по стене… Неверное, зря он так. Может, она и правда ничего такого не хотела, а в самом деле беспокоилась. Но что сказано — то сказано, назад не воротишь.
Проверять, рассказал ли командир о наказании в харчевне, Эрик не стал: есть не хотелось. Рано или поздно будет ясно: едва ли кто-то будет носить ему хлеб и воду на позолоченном блюде. Проголодается, тогда и узнает. В этот раз нарушать приказ он не собирался и вовсе не из страха, что Альмоду донесут. Его не заперли и не приставили никого наблюдать, и это само по себе стоило слишком дорого, чтобы снова показывать себя взбалмошным мальчишкой.
Эрик вздохнул. Навалилась усталость, тяжелая и вязкая, не как бывает, когда в охотку набегаешься взапуски или наплаваешься до синих мурашек, а будто после экзамена: вроде и не делал ничего, пялился в записи да зубрил, но даже радоваться честно заработанному «сверх ожиданий» нет сил. Добравшись до комнаты, он упал на кровать ничком, закрыл глаза. Кнуда где-то носило, да оно и к лучшему, разговаривать тоже не хотелось ни с кем. Пережитый за утро страх изрядно его утомил, и до чего ж стыдно было сознавать, что трясся он совершенно зря! И с Ингрид поссорился тоже совершенно зря.
Открылась и закрылась дверь. Эрик не поднял головы — наверняка сосед вернулся. Решил сделать вид, что спит, а, может, и в самом деле удастся заснуть. Тишина показалась слишком долгой. Будь это Кнуд — давно бы заговорил, или плюхнулся бы на кровать, или завозился в сундуке. Но вошедший, судя по всему, просто стоял.
— Да уж, умеет Альмод душу вымотать, — сказал Фроди.
Эрик поднял голову.
— Уже знаешь? Снова будешь говорить, что за дело поучил?
— Не буду. Ты и сам знаешь, что за дело. Но я бы наорал, или леща отвесил, а не стал жилы тянуть. — Он помолчал. — Пойдем в книжную лавку? А то в любой миг могут сорвать на зов, а я так ее тебе и не показал. На обратном пути завалимся куда-нибудь и напьемся. Ингрид не может, говорит, что ее давние знакомые зазвали — наследник у кого-то там родился, обмывать будут.
— А что, тебе не зазорно с сопляком возиться? Или зовешь только потому, что Ингрид не может? — Эрик снова уткнулся носом в подушку.
