Но силы были явно неравными. Так что он успевал лишь рвать нити чужого плетения. Контроль разума — порвать! Мало ли что там Альмод говорил, про неподчиняемость чистильщиков… не хватало еще послушно ударить в спину Фроди! Мороз, попытка отшвырнуть. Снова пламя … вот только пожара в центре столицы и не хватало! Набитая книгами лавка полыхнет как факел…
Порвав это плетение, Эрик успел улучить полмига и выскочить в оконный проем, все же на улице простор больше и обзор лучше… Вон тот самый шустрый, раза в два его старше, со шрамом через щеку. Такие шрамы, от школярских дуэлей, не сводили специально, хотя залечи рану вовремя — и следа не останется.
— Значит, мне сказали правду, — послышался незнакомый голос откуда-то из-за края зрения. — Уголек. Жив и свободен.
* * *
После той истории Ингрид была уверена, что былые приятели перестанут с ней знаться. Кое-кто, действительно, столкнувшись на столичных улицах смотрел сквозь нее, словно сквозь пустоту. Но ребята из Рыжей дюжины отворачиваться не собирались, и по-прежнему зазывали на все посиделки — вне службы, разумеется. Ни во дворец, ни в казармы ее никто бы не пустил, хоть и считалось, что служба у чистильщиков смывает все былые прегрешения. Как-никак, спасают мир от тусветных тварей. Впрочем, Ингрид и сама во дворец особо не рвалась. А от попоек, когда была в городе, не отказывалась. Особенно, если повод был вроде сегодняшнего — первенец Гюнтера.
Всей дюжине вырваться не удалось, собралась половина. Две девушки — Ингрид и Гудрун, пятеро парней, включая самого виновника торжества. Они завалились в «Сломанное копье» — таверну неподалеку от казарм. Все знали, что в ней обычно гуляют королевские гвардейцы, и кроме них туда заглядывали лишь приезжие. Да и те старались не засиживаться, смекнув, что к чему.
Как-то раз в «Копье» явилась дюжина благородных из провинции. Как водится, все приходились друг другу какими-то родичами. Время было раннее, из постоянных гостей в таверне оказался только Гюнтер, тогда еще неженатый. Заглянул с утра полечить похмелье. Пришлые благородные успели где-то изрядно принять на грудь, и к тому времени, как трактирщик — сам бывший гвардеец, выслуживший себе герб, но заскучавший в поместье — принес им третий бочонок пива, компании было море по колено. Настолько, что один из пришлых сунулся под юбку дочке трактирщика. Тот, естественно, не стерпел. Благородный схватился за меч, Гюнтер влез в драку на стороне трактирщика. Тогда схватились за мечи и остальные благородные.
На суде все присутствовавшие в тот момент в трактире свидетельствовали в пользу трактирщика. Из компании благородных говорить было некому.
После того случая в таверну время от времени заявлялись родичи убиенных, требуя поединка. Хозяин таверны пожимал плечами и доставал из-под прилавка меч. Работники и посетители, обрадованные бесплатным развлечением, растаскивали столы, чтобы освободить место для поединка. Если у вызвавшего хватала ума не требовать схватки до смерти, он уходил своими ногами. Чаще, однако, ума не хватало.
Через некоторое время поток поединщиков иссяк, и в «Копье» снова перестали появляться чужаки. Тем удивительнее было видеть ввалившегося в зал благородного с двумя мордоворотами за плечами.
— О, а он-то что тут делает? — негромко заметил Гюнтер.
— Ты его знаешь? — поинтересовалась Ингрид. По старой привычке она старалась держать в памяти имена и титулы, но в городе то и дело появлялись новые лица — двор притягивал благородных и одаренных со всех краев огромной страны.
— Свен Косматый. — сказа Гюнтер.
— Золотые прииски?
— Да. И красавица-жена, из-за которой до ее свадьбы передралось полгорода. — он хмыкнул. — Самое смешное, что она действительно не делает ничего, чтобы специально завлечь мужчин. Просто они почему-то теряют головы.
— И ты? — поддела Гудрун.
— Нет, она моя дальняя родственница. Мы росли вместе, до университета, конечно. Но… это все равно, что всерьез увлечься сестрой. Потому-то я и говорю, что…
Он осекся, когда Свен, оглядев зал, направился прямиком к их столу. Любопытно. Зачем бы ему было влезать в разговор десятка уже изрядно подвыпивших гвардейцев.
— Ты! — сказал Свен, указывая пальцем на Гюнтера. — Встань и ответь за оскорбление моей чести!
За столом зароптали. Что бы там ни творилось между двумя — начинать разговор подобным образом было вопиющей дерзостью, за которой неминуемо следовал поединок.
— Встать-то я могу, — пожал плечами Гюнтер. — И всегда готов ответить, если нанес оскорбление умышленно или невольно. Но третьего дня, когда мы прощались…
— Тогда я не знал, что ты ходишь в мой дом с грязными мыслями!
Гюнтер на миг остолбенел, потом расхохотался.
— Мне слишком дорога собственная жена, чтобы заглядываться на чужих. И, зная твою супругу, я скорее поверю в то, что на солнце появятся пятна, чем в то, что она нанесет тебе оскорбление.
— Ложь, наглая, беззастенчивая ложь! Ты привык иметь дело со шлюхами, вроде этих девок — он кивнул в сторону Ингрид — и со всеми обходишься так же!
Гюнтер вспыхнул. Ингрид накрыла его руку ладонью. Неторопливо поднялась.
— Не знаю, что там произошло между ним и твоей женой, но прежде, чем вы продолжите это выяснять, тебе придется ответить за свои слова телом или мечом или даром.
То есть в поединке. Голыми руками или на клинках — Ингрид было все равно. Даром Косматый, естественно воспользоваться не мог. Пусть скажет спасибо, что его вызвали по всем правилам и вообще дали возможность выбора, а не шмякнули о стену со всей дури или, еще проще, остановили сердце — и доказывай потом у престола Творца, что не имел в виду ничего дурного, обзывая шлюхами незнакомых женщин.
У Косматого отвисла челюсть. Вызова от нее он явно не ожидал. Ну да. У благородных же женщины не сражаются на равных с мужчинами.
— Я не дерусь с женщинами. — выдавил он, наконец.
— То есть мести языком ты можешь. А как отвечать за свои слова — так я из шлюхи сразу становлюсь «женщиной»? — нарочито мягко поинтересовалась Ингрид.
Наверное, если бы она с утра не разозлилась на Эрика, сейчас бы не стала влезать, Гюнтер не их тех, кто позволяет обижать своих друзей, а такие, как Свен, ему на один зуб. Но, признаться, ее за сегодня успели здорово утомить мужчины, которые сперва брякнут, потом подумают, что именно сказали. Хотя Косматый мог еще взять свои слова обратно если действительно не хотел сражаться именно с ней. Пока все полагающиеся обычаем слова не сказаны, еще можно принести извинения и остановить поединок, не потеряв лица.
— Я не дерусь с женщинами, даже если они…
— Довольно. — Гюнтер поднялся. — Ты оскорбил не только мою подругу, назвав непотребной девкой, но и мою родственницу, твою жену, обвинив ее в неверности. Даром, телом или мечом?
— Если в тебе осталось хоть подобие мужчины, ты не будешь пользоваться даром, чтобы поединок был честным.
Ингрид не удержалась от смеха, да и остальные за столом расхохотались так что, кажется, дрогнули стены.
— По уложению, ты можешь выставить вместо себя одаренного. — сказал Гюнтер, отсмеявшись. — Но чтобы всерьез уравнять шансы, мне пришлось бы сначала снять с себя голову, ибо твоя совершенно пуста. Жаль, что за моей родственницей не смогли дать приданое достаточное, чтобы найти ей мужа получше.
Свен побагровел.
— Я, Свен, прозванный Косматым, говорю, что ты нанес оскорбление моему дому, моей жене и мне самому, и пусть мой клинок защитит мою честь, ибо только одному из нас осталось место на этой земле.
Он совсем дурак? Косматый всерьез собирался драться с Гюнтером до смерти одного из поединщиков? Ингрид припомнила все, что успела услышать об этом типе. Похоже, что и в самом деле дурак. Гюнтер мог бы не утруждаться поединком и взяться за плетения, просто спалив наглеца на месте. И никто бы разбираться не стал, сколько бы родня ни жаловалась. Не иначе, ради родственницы старается. Просто пришибить дурака — потом начнут языки чесать все, кому не лень. А так — Творец скажет свое слово, даровав победу тому, кто прав.
