От этого имени душа её визжала аплодируя. Ведь Копперфильд тоже Дэвид, а она его обожала.
Дэвид указал рукой в сторону на мраморные ступени и пригласил зайти в Макдональдс. Римма, не раздумывая, согласилась. Он много интересного ей рассказал про подводное плавание, про клады, пещеры, неизведанные подземелья и подземные города. Они долго гуляли по вечернему городу, пили пиво. И как-то получилось, что оказались у подъезда её дома. Римма ждала, когда он хоть разок её поцелует или сделает попытку, но он как-то медлил. Или не желал. И когда пришло время расставаться, она предложила подняться к ней.
— Не сейчас, — ответил Дэвид, и вместо поцелуя на прощание, провёл пальцем по её губам. Он занёс её номер в свой мобильный телефон, обещал позвонить и растворился в ночной снежной пурге.
Римма тоскливо проводила его взглядом.
— Не позвонит. Слишком хорош.
На прикроватной тумбочке задребезжал мобильник, ползая по матовой поверхности. Римма недовольно, ленивым движением смела телефон и поднесла к сонным глазам. На дисплее эсэмэска: «В день Валентина обещаю полюбить тебя». Сон снесло адреналином. Римма подскочила на кровати. Не верилось! Она несколько раз прочла вслух и радостно запищала. Правда, немного омрачал вопрос: до этого дня они ни разу не встретятся? Но уже вечером они сидели в ресторане французской кухни и пили сухое красное вино. Дэвид подарил ей громадный букет белых лилий и кроваво-алых роз. А когда расставались, нацепил ей на грудь золотой кулон с её знаком зодиака, окружённым девятнадцатью мелкими бриллиантами. И вновь он растворился в темноте ночи как призрак. Римма долго сидела на кровати и рассматривала под светом ночника ювелирный подарок. Она ему не говорила сколько ей лет и какой месяц у дня рождения. И такое — нужно было успеть заказать и сделать. Создавалось ощущение, что он заранее приготовил — изготовил кулон. Так, возможно, знакомство было неслучайным?
Несколько вечеров они ещё встречались, каждый раз он дарил ей одни и те же цветы — кровавые розы и белые лилии, и каждый раз букет шикарнее и шикарнее. Но ни разу Дэвид её не поцеловал и не притронулся. Римма уже вся извелась. И через полмесяца она не выдержала и спросила напрямую, перед этим всё же изрядно выпила, когда они трахнутся. Но он не ответил, лишь загадочно улыбнулся и, как всегда, исчез в ночи. И больше не появлялся, лишь сыпал эсэмэски и говорил, что всё счастье к ней придёт в Валентинов день. И она ждала, готовилась, что только себе не представляла. Купила календарь и красным фломастером черкала своё число на чёрном числе, сколько дней осталось: три… два… один.
Перед сном, когда Римма уже погасила ночник, экран мобильника засветился: «Завтра мы будем любить тебя. В девять. Дэвид»
— Мы? — Римма задумалась. — В девять утра? Или вечера?
Римма проснулась от кошмара, сердце громило грудную клетку, холодный пот покрывал тело. Взгляд и разум ещё не осознали реальность, она часто моргала, пялясь на стену: изуродованные младенцы из стены напротив тянули к ней руки, извивались густой биомассой, их изувеченные лица корёжились, корчились, меняли гримасы от плача до ужаса. Их шёпот поглощал комнату ужасающими проклятиями. Римма вскочила, включила ночную лампу и долго, склонив голову, приходила в себя. Младенцы свелись в точку и растворились.
«Мы находимся здесь, на кладбище не рождённых детей, нами правит сатана, и мы хотим вернуться к вам погостить. И мы придём спросить — за что?» Римма вздрогнула, вспомнив это обещание из сна от детей… от младенцев… которых выкинули за борт, не разрешив родиться. Абортивных. Она прошептала:
— Мы заставим вас — есть нас… И вновь, и вновь, и вновь…
Год назад вдрызг пьяная Римма познакомилась в баре с парнем и отдалась на улице, недалеко отойдя от входа в кустах. Она даже не знает его имени. И залетела. И, естественно, ни о какой беременности не могло быть и речи. Сделала аборт.
Опомнилась Римма почувствовав, что сидит на мокрой простыне.
— Как?.. Как такое?.. — воскликнула Римма. Оказывается, она описалась во сне, но только что заметила и теперь умирала от стыда. Она не помнит, чтобы писалась даже в детстве. О боже, стыдоба! Римма вскочила с кровати, собрала простыни и ринулась в ванную. Со всего маху с огромным треском в окно вонзилась ворона, едва не разбив стекло. Римма шарахнулась в сторону, в глазах потемнело, мир защёлкал камерами, показав всполохи картин из реальности: молодая беременная женщина сходит со ступеней храма… немыслимая духота… ворона изгадила крест над входом церкви, бьётся о белую стену и ломает себе шею… дурачок запустил руку в штаны и, ковыряясь в заднице, широченно улыбнулся, вперил в неё безумные глаза. И он сказал — именно ей: «Мои друзья — идут к тебе».
— Какие друзья?! — вскрикнула Римма. Настоящий мир ещё не появился в глазах, застланных серой темнотой. Она зацепилась ногой за ножку дубовой тумбочки, потеряла равновесие. Размахивая руками, стараясь удержаться и не упасть, она влетела головой в стеклянную тумбу под плазменной панелью. Боль пронзила ладонь. Римма села, подогнула колени и заплакала. Указательный палец правой руки неестественно вывернулся. Но не сломанный палец придавал горечи её слезам, а отслоённый с мякотью ноготь. Она старалась, ухаживала, красила, готовилась к встрече с Дэвидом на день Валентина. Римма немного посидела в горючих слезах, кляня хроническое невезение, и ударилась виском об пол из-за потерянного сознания.
Она открыла глаза: перед взором на ковре валялись простыни, липкая слюна протянулась с уголка губ до предплечья. Римма вдохнула, в нос ударил запах мочи, её стошнило. Боль в ладони вернулась. Сразу посетила мысль: «День Валентина отменяется?» Не покоряясь судьбе, Римма подползла на коленях к домашнему телефону и вызвала неотложную помощь. В травмпункте ей выдернули сломанный ноготь и наложили на палец гипс.
Когда вернулась домой, то первым делом Римма закинула простыни в стиральную машинку. Часы на кухне встали стрелками на двойке: до встречи с Дэвидом почти целых семь часов! Римма села на табурет и уставилась на гипс. Любыми путями, но она увидит Дэвида, не отменит праздник. В предвкушении Римма слабо улыбнулась и подняла взгляд. На стекле — вороньи перья с примесью кровавых точек, напоминавшие пятно от выстрела в пейнтболе.
— Но ведь ворона ударилась — в зале?! — крикнула Римма и поспешила забежать в комнату. Стоя перед высокой панорамой окна, она прикрыла ладонью рот, обескураженно обомлела. Все стёкла испещрены выстрелами-брызгами из смеси чёрных перьев и крови, почти непроглядны.
— Как же сразу не увидела? — прошептала Римма, опустилась на диван, растерянно моргая и бегая глазами по пространству. — Что сегодня происходит?
Её мысли обратились к щелчкам невидимой камеры, где она узрела не то храм, не то церковь. Да, да, и ведь там тоже была ворона и сломала шею об угол церкви. Совпадение? Но главное… Римма вздрогнула, вспомнив дурачка. Она явно ощутила, что он оттуда её увидел. И лично ей сказал, что его друзья идут к ней! И кажется… да не показалось, а он заплакал. И когда мир действительный приобретал очертания, но ещё на грани видения, дурачок крикнул ей: «Прости!»
— Нет, — произнесла Римма и, поёжившись, будто от холода, обняла свои плечи. — Это сумасшествие, такого быть не может. Не верю. — Она обвела глазами комнату, стараясь не смотреть на окна, и увидела на комоде гусарик, мизерный башмачок, будто для куколки, но для младенца. Это её: сохранён как память о маме. Римма хотела улыбнуться в воспоминании, но вздрогнула. В видении была беременная молодая женщина. Римма сопоставила башмачок младенца и сон про младенцев, а также беременную, ведь тоже связано с младенцем. Ворону, едва не размолотившую ей окно, и там ворона разбилась об стену, и этот ещё… дурачок, и ещё… и ещё… аборт её, год назад. И во сне младенцы сказали, что из кладбища абортивных, и… в голове закрутилось от хаоса мыслей, Римма зажмурилась и едва не впала в истерику и не завизжала.
На кухне грохнуло, стиральная машинка заплясала, готовая разнести всю утварь, стёкла окон задребезжали, с холодильника бухнулись кастрюли. Машинка загудела, словно реактивный самолёт, снова рвануло и всё умолкло.
