Про Таши и Унику уже никто не вспоминал.
Ночь катилась им вслед темной волной. И, словно толкаемые десятками и сотнями ног, поворачивались звезды. Луна проглянула было и спряталась – видно, помогли предки, вовремя пригнали облаков. Хотя карлики, в отличие от своих птиц, так и так видят в темноте лучше кошек, не зря ж они большеглазым лесным убийцам сродни.
Шли давно знакомой дорогой к низовому селению, где заправлял Туран.
Оскорбленный старшина сразу же после суда ушел с немногими спутниками домой, и оставалось только гадать – достигли они частокола или достались на обед диатримам.
Таши в дозор не посылали. Эта честь досталась Тейко; и среди тьмы передовые родового ополчения внезапно услыхали сдавленный, срывающийся полукрик-полухрип.
Тейко молча вскинул лук, готовый стрелять на звук, но вовремя понял, что кричит бегущий в ночи человек.
– Это я, я… Лихор!..
Бегун был весь покрыт кровью. Из плеча вырван целый кусок мяса. Как он с такой раной ухитрился еще и бежать – никто не мог понять. Он бежал и плакал. Плакал и бежал.
Воины столпились кругом парня. Кто-то из сведущих в знахарстве занялся повязкой. Послали за Бойшей. А Таши почувствовал, как внезапно стало холодно внутри. Надвигалась небывалая беда, какой не знал еще род.
И Лихор рассказал.
Оказалось, не в одном месте перешли Великую карлики-диатриты. И очень быстро нашли низовое селение…
Беда свалилась ярким полуднем, когда не опасаешься никакого чужеродного колдовства. Лениво паслись отары. Лениво дремали пастухи. И широко раскрыты были ворота в городьбе. Плахи отодвинуты – кого бояться?
Страшные диатримы оставались где-то там, далеко; никто не мог и помыслить, что они пожалуют сюда.
Туран едва вернулся с судилища. Пришел мрачный, злой, что не по евонному вышло. Нарычал на всех, надавал затрещин да оплеух. Разогнал народ по работам – сорвал сердце. Почему дров для общинных очагов не припасли к его, Турана, возвращению? Здесь вам перелесков нет, не на севере живем, о дровах особая забота должна быть. Почему воды мало, почему раскрошившееся в частоколе бревно не заменили, хотя он уж мозоли на языке натер, почему столько здоровенных мужиков глаза проглядывает, в степь пялится, от работы отлынивает – дескать, мы на страже? Почему?.. почему?.. почему?..
Оно и понятно – старшина разгневанный всегда найдет к чему прицепиться.
И началось. Всех взбудоражил Туран, всем хвосты накрутил, всех покоя лишил. На входе в городьбу остался один увечный Мамур.
Диатримы налетели, когда народ только-только разбредался по работам.
Может статься, и больше бы уцелело, если бы подальше отойти успели: схоронились бы по кустам, по зарослям кизила, куда и диатрима не полезет.
Так ведь нет – в самые заполошный момент диатриты застигли.
Когда раздалось многоголосое злобное клекотанье, никто сперва и не поверил. Все казалось – далеко где-то беда ходит, нас стороной минует, не застигнет. Ан, не обошла.
Карлики загодя развернулись широко и пошли на людей как серп на колосья. Выследили, верно, улучили момент – и ударили. Может, подвернись им отара первой – и успел бы люд спастись, а так…
С отчаянным криком бросились врассыпную женщины, которых Туран погнал за водой. Диатримы ринулись следом за убегавшими – для них это, верно, первая радость. Живой серп налетел, срезал, растоптал и расклевал бьющиеся живые тела. А карлики не дали своим птицам увлечься пожиранием добычи.
Видя, как мечутся жертвы, с визгами и завываниями, гнали диатриты боевых птиц прямо к городьбе.
Всполошно заорал колченогий Мамур, замахал руками; а поблизости никого из людей-то и нету. Одна орущая детвора. Стал сам дубовые плахи задвигать – да не успел. Одну только и смог, пока диатричий клюв ему голову напрочь не снес. Птица легко перемахнула ничтожную преграду и ворвалась в селение.
Карлики умело и быстро отрезали людей от городьбы. Часть занялась истреблением окруженных, часть – рванула в селение. Возле домов, в тесноте завязались последние отчаянные схватки. Кого-то из карликов случившимся подросткам удалось сбить на землю, только легче от этого не становилось – лишившись наездника, диатримы продолжали метаться, клюя всех, кто подворачивался. То ли сами рассвирепев, то ли доведенные до исступления диатритами, птицы уже не пожирали двуногую добычу, а убивали, убивали и убивали, дурея от льющейся крови.
Спасения не было нигде. Ни в поле, ни в селении, ни в домах. Даже туда впихивались диатримы, склевывая детишек, словно вороны червяков. Не щадили никого. Ни дряхлого старика на лежанке, ни крошечного младенца в люльке. В проем всовывалась страшная голова, обитатели начинали метаться – и птицы, даже полуослепнув в темноте, безошибочно били клювами. То ли на звук, но ли на движение…
Селение в один миг заполнилось телами. Матери, напрасно пытавшиеся закрыть собой детей; дети, не успевшие добежать до спасительных, как им казалось, ухоронок; старики, перед смертью увидавшие гибель всего своего потомства на несколько колен…
Сам Туран в эти минуты случился возле обрыва, где работали древорубы.
Взбрело в голову пойти напомнить людям, чтобы как следует древесину отбирали. А то ведь на оголившемся дне выступило немало топляка, от которого не огонь, а один дым происходит. Как будто люди сами не знают, что в очаг бросать. Когда поднялась тревога, вокруг старшины сжался плотный клубок людей. Сказалась давняя выучка – сбиваться в кучу, ежели случилось нежданное. И люди кинулись за помощью к старшине.
Туран понял все в первый же миг. Словно с высоты открылось ему селение, в которое, как ножик с горло овцы, входил поток атакующих. И почудилось: если сделать что-то небывалое, совершить одно могучее усилие, еще можно успеть вернуть людей к воротам, к оружию. Спасти если не себя самого, то хотя бы свое имя.
Когда-то Туран был крепок, хотя последние годы брал не силой, которой очень поубавилось, а суровостью нрава. Но тут, забыв о возрасте, ухватил за комель бревно и с этою дубиной ринулся навстречу хищному потоку, хотя уже видел, что безнадежно опоздал. Остальных мужчин не надо было понукать.
Похватав кто что мог, они сгрудились кругом Турана.
Со страшного замаха бревно описало дугу, приложив по шее самой спорой из диатрим. Кто-то с колом в руках кинулся птице под ноги, метя просадить живот. Еще два бревна хряснули покачнувшуюся птицу, и диатрима повалилась на бок, дергаясь и ударяя страшными лапами. Следом сбили вторую птицу, и третью… Вот только за каждую из них платили чуть не десяток собственных жизней.
– Осилим! – ревел Туран, понимая, что ничего он не осилит и остается лишь умереть, пробиваясь к очагам и смешивая свою кровь с вражеской. И еще надо в других селениях сполох поднять. Для того должна быть у старейшины заговоренная ракушка, что заставляет кричать Джуджи. Так ведь сам только что снял ее с шеи, собираясь по дрова…
