Лиани хотелось идти быстрее, много быстрее, пока все снова не поменялось; он торопил монаха, но тот не хотел ошибиться и пропустить знак. И потому — а может, просто из любопытства, — вызывал нежить из пояса слишком часто: уже довольно голодную, да еще разговаривал с ней.
Вчера на закате — давно не было такого красного неба, оно просто полыхало над черными иглами сосен, наводя на мрачные мысли — монах спросил тори-ай:
— А когда ты сыт и доволен, видишь ли сны?
— Иногда.
— Что-то из прошлого, или…
— Прошлое умерло.
Тори-ай молчал и смотрел на него мрачно. Наверное, он жалеет, что даже во сне не может увидеть свою жену, какой она была раньше, подумал молодой человек. Жалости не ощутил — но стало еще муторней на душе, словно заглянул в глубокий черный колодец, полный ледяной стоячей воды, тумана и тины.
Лиани каждый раз удивлялся, зачем нежить вообще отвечает… но, видно, брат Унно мог разговорить и замшелый валун.
Удивительный все же человек был этот монах. Какому нормальному… прости, Сущий. То есть разумней вызывать нежить из пояса на четверть часа пару раз в сутки, чтобы дорогу указывал, но не общаться же с ним. А брат Унно еще и Лиани пытался втянуть в разговор на троих, будто приятелей у костерка собрал. Поистине, понять мысли посвященных братьев нельзя, они слишком уж велики.
Что до нежити, раньше Лиани, верно, тоже бы проявлял любопытство. Но теперь не мог. Это существо отказалось от жизни, чтобы стать убийцей. А на смерти он уже насмотрелся.
Ястреб вынырнул из-под мохнатых игольчатых лап, никого не поймав. Он выглядел разочарованным.
— Я все же боюсь, мы просто теряем время, — сказал молодой человек, следивший за птицей. — Женщина и вправду может быть где-то неподалеку, я верю в его чутье, но Энори… тори-ай надо найти жену, вот и все. А потом они вдвоем на нас набросятся.
— Некие беженцы рассказали о странных смертях в войске генерала, еще когда тот стоял у крепости Трех Дочерей, — ответил монах. — Похоже на наших зубастых друзей. Но дело в том, что тори-ай не выносят толпу, и не стали бы сами охотиться посреди войска. Разве что отлавливать припоздавших одиночек. Если Энори был там и велел это делать… он же привел отряд, его знали рухэй. И теперь следы его и ее оказываются возле Сосновой! Многовато для простого вымысла и совпадений. А что мало способных вызвать душу из небытия, тебе уже объясняли.
— Как и про амулет-коори, — откликнулся юноша, глядя на змеистые трещинки в углях. — Я помню, но все равно не могу поверить. Кажется, мы просто возвращаемся в уже мирную крепость, а враги где-то совсем в другом месте…
— Проверить-то нужно, даже если не веришь. А поскольку всю провинцию мы никак не обыщем, надо с чего-то начать.
Лиани покосился на спутника:
— Ты уже порой и говоришь не как положено, душа твоя не в Эн-Хо. Почему не ушел, как хотел? Не оставил монашество? Только из-за просьб святых братьев?
— Да вот как-то… как-то вот так, — развел тот руками.
— Вряд ли ты один знаешь горы. Я бы и с другим пошел, и тори-ай пришлось бы его слушаться.
— Уф… ну, давай честно, — сказал брат Унно, сев прямо, и лицо его стало, словно на суде отвечать готовился. — Ты уже и сам, наверное, понял… Человек я любознательный, это верно — слишком, по мнению братьев. Только — если мы и впрямь цели достигнем — я постараюсь и тебя вытащить. Может, и не смогу, но стараться буду изо всех сил. Но уж и ты изволь меня слушаться. А другой кто… они тебя уже похоронили. Им главное сделать дело. Только равнодушными или жестокими их не считай, так уж сложилось — или пытаешься видеть мир в целости, и тогда все мы песчинки, или каждой песчинке имя даешь, и тогда в святых стенах нечего делать.
И, повеселев, добавил:
— А к тори-ай ты так зря, он и впрямь немного к тебе привязался, у недостойного брата и мысли не было, что они на это способны. Видно, ты слишком удобным орудием был в мести его за жену… вот он и привык тебя спасать, тем более столько возможностей! Влипаешь ты вечно…
**
Легкая, в тенях почти незримая, невысокая женщина бесшумно бродила вокруг крепости Сосновой, ловко таясь от караулов. Даже в темноте она различала движение крови под кожей, чуяла ее запах, это пьянило и вызывало острый голод. А ведь не так давно она получила много, и долго еще могла оставаться без пищи. Но столько добычи было вокруг… бери без труда, вон того молодого солдата ухватить за шею и втянуть в заросли — его даже не сразу хватятся, так она быстра и ловка.
Луна была особенно яркой сегодня. Свет переливался на лаке и камнях гребня и заколок, но заметившие его подумали бы только о светлячках.
Поохотиться ей хотелось, но она боялась, помнила о запрете — не хотела оказаться запечатанной в гребне на долгое время. И не том, что был у нее в волосах, а том, к которому не могла прикоснуться.
Совсем рядом с деревом, за которым она таилась, прошли дозорные, обходящие крепость с запада. Они переговаривались чуть слышно, но для нее это была беседа в полный голос. Тело ее напряглось… нет, ничего не произошло. Люди ушли, не зная, как им повезло — она готова была нарушить запрет. Но отвлеклась; не учуяла, а скорее угадала знакомый след, замерла, прижимая руки к груди, потом заспешила, пытаясь понять, не обманулась ли.
Не обманулась, теперь четко могла бы сказать — муж ее недавно был здесь, возле крепости. Он выходил из вещи-хранителя, здесь, под самыми стенами. А потом след уходил к северу…
Она позабыла про вещь, державшую ее саму. Готова была кинуться про следу прямо сейчас… но опомнилась. Это как цепь, куда убежишь? Цепная волчица…
Но гребень можно попытаться украсть у него. Только вот как? Размышляла, не зная, на что решиться.
Она задержалась снаружи так долго, как только могла, не откликнулась на первое подрагивание цепи — еще мягкий зов, ни на второе, заметно жестче. Только когда незримую привязь дернули со всей силы, она перестала сопротивляться.
У костра работники Сосновой засиживались подолгу, не шли спать, несмотря на усталость и ранний подъем. Толковали и о страшном в горах, и о недавнем налете — где же сейчас разбойники? Ведь только один отряд уничтожили наши воины! — и об армиях на севере говорили, конечно.
А сейчас зашла речь о деве из монастыря Эн-Хо. Мол, не только предвидением одарена, и сам монастырь помогла уберечь от врагов. Верно, так сами монахи признали — им одним бы ни в жизнь не справиться, несмотря на молитвы. Как ее зовут, неведомо, но, говорят, появилась она в святых стенах не так давно, зимой, с северных отрогов гор Юсен. Вроде привез ее кто-то, может, небесный вестник.
Костер бросал неровные рыжие блики на лица слушателей и рассказчика, то удивленно приподнятые брови высвечивал, то недоверчиво искривленный рот.
Никто не обратил внимание на стоявшего невдалеке молодого человека, мало ли сейчас незнакомого народу трудится в крепости, а подозрительных сюда не пускают. А он послушал и делся куда-то.
Яаррин не вспоминала, почти позабыла прошлое, но сейчас оно ударило всем прежним бессилием и страхом. Лет в шесть она упала с мостков в глубокий пруд, и широкая юбка опутала, связала, не давая двигаться, а темная вода не давала дышать. Потом чья-то рука выдернула ее из темноты к свету, но она все равно не могла сделать вдох, и умирала на берегу, промокшая до нитки.
Потом она поняла, что мокрое только лицо, осознала, что лежит на траве у каменной стены. И нет, не дышит — но это давно ей не нужно.
— Не знал, что нежить способна плакать, — сказал Энори, сейчас в ночи невидимый даже для нее — зрение не вернулось толком.
— Что… ты… сделал? — просипела она?
— Я?! Это ты попыталась сбежать. Я всего лишь вернул тебя в гребень… и выпустил. Прости, получилось, кажется, резко.
Еще раз всхлипнув, она с ненавистью вытерла лицо, подтянула под себя ноги и села.
— Я нашел след возле крепости… к нему ты хотела сбежать? Это твой муж? — тихо спросил ее тюремщик и повелитель.
