Но об этом лучше не думать, не о грозящей смерти далекого сейчас — и всегда — человека. Он сам о себе позаботится… только б судьба была милостива. А она может сделать одно — быть рядом с ребенком. Как выбрала недавно, стоя у живой изгороди.
Вчера в сумерках ей почудилась маленькая черная птица, мелькнувшая росчерком у окна. Молодая женщина долго вглядывалась в сплетение веток, ловила шорохи, пока ее не вынудили отойти от оконной решетки.
Наутро охрана обнаружила в саду брошенный кем-то на тропку белый цветок. Не возле окна, подальше; пион, из тех, что росли здесь на клумбах. Лайэнэ слышала, охранники разбирались, кто и зачем это сделал. А ей и гадать было не нужно. Воспрянула духом, даже Тайрену заметил.
Но сутки прошли, истекали вторые, так ничего и не случилось, и знаков не было больше. Лайэнэ поняла, что отчаялась уже ломать голову: может, просто ошиблась? Или, что куда хуже, он приходил, но не в силах оказался помочь.
— Он был здесь, — сказал Тайрену, приподнимаясь из гнезда подушек, и слова звучали слегка покровительственно. Может, и вправду понял, отчего она мечется? Лайэнэ присела с ним рядом, вгляделась — а мальчик, похоже, сегодня получше выглядит, и глаза блестят на осунувшемся, пожелтевшем лице.
— О чем ты?
— Помнишь, вчера я тоже захотел постоять у окна, и тебе велел отойти? Я видел его в саду, недолго; хоть и сквозь решетку, но очень хорошо разглядел. Он подал мне знак. Я должен молчать и ждать…
Ждать? Чего? Смерти, похоже — хоть мальчик ценный заложник, и Нэйта невыгодно начинать с крови ребенка, при малейшей опасности его не станет. И Энори не в сговоре с заговорщиками — пленников бы содержали иначе.
Он все же пришел, да…
«Но тут не храм, он мог бы… Неужели так просто — охрана? Здесь слишком много людей, верно, Энори сделать ничего не сумел». Но страшно и стыдно признаться себе, до чего же рассчитывала… А она мысленно наделила его силой больше чем у всех вместе взятых.
И самое худшее, если мог, только не захотел.
Там, в ее доме, когда он пришел с просьбой, поверила — говорит искренне, от всего сердца. Но это оборотень, что ему и свои, и чужие чувства?
**
Здесь холмы были зелено-золотыми, покрытыми донником и жимолостью; темный можжевельник и кедры оставались за спиной. Оказывается, сейчас лето, подумал Кэраи, оглядываясь по сторонам. А он и не заметил. Месяц Выдры-Хаши, самая середина, дни, когда колосья появляются на злаках. Время пионов и белых лилий в садах. Любимая пора столичных модниц и щеголей, когда очарование весны уже схлынуло, а летние развлечения еще не приелись. Первые два года в Столице были самыми свободными, и он успел многое…
В это время Тагари уже защищал границы Хинаи, и был серьезно ранен, а правил тогда их отец. А сам он тогда присматривался не только к карьерным лестницам, но и к возможным невестам. Их было довольно в Столице и предместьях, гладкие ясноглазые феи в нарядных шелковых одеждах, скромные и манящие одновременно. А Истэ еще только стала невестой брата. Было ведь это время когда-то…
Вспомнил Лайэнэ, с ее тревогой и гордостью, красивую и притягательную настолько, что ей и кокетство не нужно. Она бы должна быть доступнее многих, на деле же — словно жемчужина в прочной раковине, без ножа не достать, а ножом можно и повредить. Не пострадала ли она за слишком частые визиты к нему? Или уже нашла себе покровителя среди Нэйта? Почему бы и нет…
Конь крайнего спутника заржал, чем-то обеспокоенный; Кэраи вспомнил свою умницу Славу, оставшуюся в конюшне дома. Вот она точно кому-то досталась, и не по своей воле… Увы, о перевороте было уже точно известно — слухи летели быстрее ветра.
Ариму подъехал, хмурился сильней, чем обычно в последние дни, и тем глубже складки прорезали лицо, чем дальше за спиной оставалась армия Тагари:
— В этом округе правит человек Нэйта. Поосторожнее бы… даже если не признает никто, вы едете с севера и дорожный знак у вас прежний, мало ли какие сейчас выдают.
— Ерунда, за такой срок не успеет все измениться.
Пока изменился лишь ветер — резко подул в лицо, принося с южной стороны запах цветов и пыли. Ариму его не почувствовал, он повернул коня так, что был спиной к ветру.
— Войско из Окаэры ожидает подмогу — если и вам дождаться ее?
— Зачем? Они не пойдут против Нэйта, и я им не указ.
— Зато до вас не доберется никто.
Доверенный слуга был самым близким ему человеком сейчас, но он так и не сумел понять некоторых вещей.
— У меня гордость еще осталась. Там, скорее всего, обеспечат защиту… но хорош я буду, сбежавший от милостей Столицы, ничего не сумевший и нырнувший обратно под крылышко!
— Не лучше ли быть живым родом, не отличившимся, но и не опозоренным?
— Такое бегство — самый настоящий позор… Отдать все шансы сохранить хоть доброе имя. Лучше желай моему брату победы, это единственное, что нас может спасти.
**
Из-за легкого тумана вечер был темнее, чем обычно в месяц Выдры. Тут, на краю небольшого овражка, высилась горка из сухих сосновых веток, обсыпанных грязно-желтыми иглами, часть игл осыпалась наземь и покрывала густой мох; словно сама природа создала подобие шалаша для каких-нибудь малых лесных тварей.
Шевельнулись иголки, из-под них выбралась маленькая черная птица. Сторонний человек, окажись он здесь, был бы удивлен — черные дрозды спят на деревьях.
Птица захлопала крыльями — взметнулись иглы, словно брызги разлетелись от стоящей фигуры — силуэт в вечернем тумане. Фигура эта раскинула руки, не то потягиваясь, не то открываясь прохладному тусклому вечеру.
— Вечер добрый, — раздалось сзади.
Тело человека закаменело. Он обернулся не сразу, словно нехотя.
У поросшего мхом валуна устроилось диковинное существо — размером с молодого бычка, напоминающее лесную собаку и волка одновременно, с шерстью, похожей на искрящийся снег и такими же крыльями. Темно-алые глаза существа, и в сизой дымке яркие, смотрели, не мигая.
Энори — его жесты стали неправдоподобно медленными и плавными, будто в толще воды — опустился на покрытый иглами мох.
— Подойди… Иди ко мне, — раздалось, хотя существо молчало — низкий и чуть рокочущий звук, не то предвестник грома, не то кошачье мурлыканье.
— Чего нам всем ждать? — Энори не сдвинулся с места, тело напряглось, словно нелегко было противостоять и зову, и желанию уйти отсюда как можно дальше.
— Мы не всеведущие.
— И что тебя привело?
— Любопытство.
— Я думал, у столпов мироздания интересы другие.
— Разные есть… и ты среди них. Как ни странно, ты испытываешь то, что отзывается во мне. Правда, ты никогда не признаешься в этом себе самому.
— Признаюсь. Это моя земля…
— Не только, — улыбнулся зверь — голосом. — Ты это знаешь. И тебе не все равно. Каким ты меня видишь?
— Страшным.
— А подробней?
— Взгляни на свое отражение!
Воздух стал вязким, придерживал слова и звуки, не давая им покинуть место, где родились.
Энори — он так и не двинулся — спросил быстро и чуть неприязненно:
— Опорам настолько надоело держать этот мир, что любая мелкая тварь может стать развлечением?
Трава вокруг вздрогнула, улыбка зверя не отразилась на морде — кольцом разлилась по траве и воздуху.
— Подойди же. Хочу узнать о тебе побольше.
— Мне плохо в твоем присутствии.
— Но ты можешь со мной говорить. Это намного больше, чем сумели бы твои сородичи… Подойди, — тепло позвал зверь, — Я чувствую двойственность в том, чего ты хочешь даже сейчас. Вы с сородичами не видите снов, но я хочу увидеть за тебя — твои, нерожденные, так смогу узнать тебя ближе.
— Мне это не нужно. И времени нет.
— Или ты боишься попробовать прикоснуться ко мне?
— На «боишься» ловят только дураков, — с кривой усмешкой он поднялся и шагнул к диковинному зверю. Опустился у камня, чуть покачнулся, оперся о землю рукой. Зверь повернул к нему большую белую голову:
— Дотронься, — попросил ахэрээну.
