– Слава! Слава! – неистовствовали трибуны – Слава императору! Славься на века!
Зарт обернулся к свите, и негромко сказал:
– Видите, как мало нужно, чтобы завоевать любовь черни – немного зрелищ, немного денег – и они у тебя в кармане. Ещё мой дед говорил – внук, учись управлять чувствами чернь. Они руководствуются не логикой, не разумом – лишь чувствами. Если найдётся настоящий лидер, который захватит их чувства, заставит полюбить себя – ради него они пойдут куда угодно. Но какой бы ты не был умный – если народ тебя возненавидит – одним террором не проживёшь. Твоё правление скатится в череду бунтов, и страна захлебнётся в крови. Зрелища, во что желает душа простолюдина. Развлечений. Ну что же, господа, приготовимся получить удовольствие от зрелища – в этом мы мало отличаемся от простолюдинов, не правда ли? – Император усмехнулся и поудобнее устроился в кресле, откидываясь на спинку и вглядываясь в выходящих на арену противников.
Андрей выбрал саблю из груды стоящих возле стеллажа клинков. Обычный, простой клинок, без изысков и украшений. Отточенный, как бритва. Его жало было холодным и тускло блестело, как будто мечтая о том, чтобы напитаться кровью и заблестеть, засверкать в солнечных лучах.
Противник уже стоял на площадке, невозмутимо глядя в пространство, вытаращив белесые, оловянные глаза. Он остался в одной безрукавке-жилетке, обнажавшей могучие, мускулистые руки, необычайно длинные, как у обезьяны. Несмотря на то, что он был ниже Андрея, преимущество в росте не имело значения – длина рук компенсировала эту разницу.
Андрей оставил на себе белую свободную рубаху, застёгивающуюся на запястьях. Надел свободные штаны и мягкие, удобные башмаки, чем-то похожие на индейские мокасины – специально ходили на рынок, искали такие удобные. Они хорошо стояли на земле, не скользили и не жали ноги.
Отодвинув канаты, Андрей вышел на площадку. Она чем-то напоминала боксёрский ринг, только гораздо больший по размеру. Напротив площадки находилась ложа императора, и с площадки хорошо были видны лица всех, кто в этой самой ложе находился. Император, его свита, слуги – все с нетерпением и живым интересом смотрели за теми, кто вышел биться ради их удовольствия. Андрей невольно усмехнулся: 'Идущие на смерть приветствуют тебя!…' – ничего не меняется во всех мирах. В том числе и развлечения. История идёт по спирали, так что…сейчас она сделала виток назад.
Гортас увидел улыбку на лице противника, тоже усмехнулся и негромко, но отчётливо сказал:
– Рано радуешься, деревенщина. Но вообще-то мне нравится твой настрой. Эти слабаки, которых я убивал раньше, они только ныли и просили сохранить им жизнь – мол, дети, семья. Идиоты. Кстати – у тебя красивая жена. После того, как ты умрёшь, я с ней хорошо развлекусь. Обязательно приглашу её в своё поместье. У меня там хватит места и для неё. Ты даже не представляешь, какое удовольствие трахать бабу, мужа которой ты не так давно убил! Вспоминаешь его тускнеющие глаза, и…
Речь Гортаса прервали фанфары, и оба соперника поклонились императору в ложе, предлагая дать команду к началу боя. Тот немного помедлил, демонстративно нагнетая обстановку, потом встал, достал белый платочек из-за обшлага камзола, и подняв его в воздух, махнул. Трибуны забурлили, но громких криков не было – все ждали начала поединка и как будто бы боялись спугнуть противников.
Гортас так и стоял, горделиво подбоченясь и уперев саблю в землю. Потом он поднял левую руку, приветствуя стадион, и трибуны заревели в восторге. Какой бы он ни был подонок, сейчас они его обожали – ведь он даёт им зрелище!
Андрей взмахнул саблей в воздухе, пожал плечами – он тоже не особенно торопился – день впереди, куда спешить? Если противник желает устроить из поединка шоу – его право. Пусть себе тешится. Андрей усмехнулся своим мыслям, потом всё-таки не выдержал и сказал:
– Ты ещё долго будешь комедиантствовать? Как ярмарочный паяц… вышел биться – бейся.
– Торопишься на тот свет, деревенщина? – тоже усмехнулся Гортас, и в его глазах загорелись огоньки бешенства – это запросто.
Без подготовки, без красивых поз и стоек, Гортас мгновенно напал на Андрея, целясь в левое плечо – монах сразу понял, тому хотелось поиграть, устроить представление – он вначале желал как следует ранить противника, и уж затем, постепенно, изрубить в капусту.
Клинки встретились, выбив искры, тут же растворившиеся в солнечных лучах. Гортас нахмурился – противник не собирался сдаваться и его скорость была не менее высокой, чем у него. Гортас был опытным бойцом, возможно – одним из самых лучших фехтовальщиков того времени. Потому он тут же ослабил нажим и разложил серию на серию прощупывающих ударов.
Гортас то увеличивал силу удара, то ослаблял, пытался прощупать оборону противника уколами и финтами. Но нет – тот успевал отразить все хитрые финты и удары, крепко держа в руках саблю. В свою очередь он активно и очень, очень быстро давал ответную атаку, и не будучи оборотнем, Гортас вряд ли бы успел парировать эти молниеносные атаки.
Бой длился уже минуты три, и Гортас понял – перед ним противник с огромными силовыми и скоростными возможностями, НО! – гораздо менее умелый в фехтовании, чем он. Это следовало из некоторых нечёткостей в завершении атаки, в смазанности ударов. Противник был хорош в фехтовании, выше среднего уровня бойцов, но гораздо хуже Гортаса, обладающего высшим уровнем мастерства.
Гортас начал постепенно увеличивать темп. Серии следовали за сериями, удары слились в сверкающий вихрь. Трибуны замерли, затихли, люди раскрыли рот, понимая, что на арене совершается что-то такое, чего они не видели никогда и возможно и не увидят больше никогда. Силуэты противников как будто смазались, звон клинков слился в какой-то сплошной визг, стон, будто металл сабель протестовал против такого его варварского использования. Наконец – трибуны вскрикнул и зашумели – первая кровь!
Андрей вздрогнул – сабля противника рассекла ему кожу на груди, оставив длинную, сильно кровоточащую рану, глубиной около сантиметра и длинно сантиметров тридцать. Так-то сама по себе она была неопасна, но имела психологическое значение, да и просто – неприятно и болезненно.
Система регенерации организма тут же закрыла перерубленные сосуды и начала залечивать порез. Кровь остановилась и о ране напоминал лишь косой разрез на рубахе, намокший красным подол рубахи, да неприятное ощущение, когда края раны размыкались при движениях и касались ткани.
Гортас усмехался и не ослаблял натиска. Андрей был спокоен, но в глубине его души копошилось отчаяние – зря, зря он влез в это 'мероприятие'! Он выбросил из головы эти упадочные мысли и с новой силой напал на противника, увеличив скорость по максимуму. Гортас перестал улыбаться, он был сосредоточен, и действовал саблей как человек, который очень боится за целостность кожи – Андрей не мог приблизить клинок к телу противника ближе, чем на расстояние сантиметра. Каждый раз Гортас непостижимым образом успевал подставить саблю, либо отступить, уклониться именно на этот сантиметр, которого не хватало.
