Ихтор ответил:
— В Ученическом крыле.
И больше не сказал ни слова. И не спросил ни о чем.
* * *
Дрова потрескивали в очаге, Огняна сидела на сундуке, подобрав под себя ноги, и пила молоко. Ихтору казалось теперь, словно она всегда тут была, ничего и никого не опасаясь.
Обережник одёрнул себя, напомнив, что девушка и правда тут, в этом покое, не первый день. Да, собственно, и на этом сундуке. А если подумать, то и не только на нем.
Целитель смотрел на Ходящую и не знал, с чего начать расспросы. Она же молчала, не собираясь облегчать ему задачу.
— Разве, — наконец, растерянно произнёс крефф, — оборотни могут перекидываться… кошками?
Девушка поставила кружку на край стола и лукаво улыбнулась:
— Ну, я же перекидываюсь. — Однако в тот же миг посерьёзнела и спросила: — Вот скажи мне, обережник, бывает такое, что родятся дети со слабым Даром?
Мужчина опустился на лавку и кивнул:
— Да.
Собеседница склонила голову на бок и спросила:
— И что они умеют?
Лекарь развёл руками:
— Ничего. Толком ничего не умеют. Дар‑то ведь слабый.
— А ты неужто думаешь, — снова улыбнулась девушка, — что у Ходящих не родятся такие? Слабые. Хилые. Ребёнку, когда он растет, кровь человеческая нужна поболе, чем взрослому. Потому что без крови не сможет дитё перекинуться. В три года от рождения в нас зверь на лапы становится. Кто недоедал, болел, тот не может обратиться и умирает. Муки страшные. Обычно вожак таких детей убивает. И меня бы убил — родилась‑то в голодный год и в большой рысиной стае. Но во мне Дар теплился. Слабая искорка. Живучая. Хотя в крупного зверя перекинуться я так и не смогла.
Девушка с грустной улыбкой развела руками.
— Перекинулась в кошку. Смех, конечно… Ну что кошка за зверь? Не зверь — недоразумение. Но я могла кормить стаю и мне оставили жизнь. А потом… потом случились вы. Вожака нашего убили, и многих котов с ним. Уцелела горстка: трое парней, мой отец и кошка вожака. Как жить? Отец заимку поставил, сказал, надо осесть. Из Осенённых одна я осталась. Я их и кормила…
Ихтор усмехнулся:
— А где сама кормилась?
Девушка перекинула рыжую косу через плечо:
— Известно где — в соседней веси. Много ли кошке крови надо? Я ж не волк, не рысь, не медведица. Да и кто мурлыку не приласкает? Ну, а оцарапает если или цапнет, так ведь беды никакой — почешется, да заживет.
— Погоди, — перебил крефф. — Но ты ведь со мной по деревням ездила. А там черта Обережная, как же…
Огняна опять лукаво улыбнулась:
— Вы черту обережную от дикого зверя ставите, от хищника, от того, кто человека убить может. А кошка, кому угроза? Её ваша защита и не чует.
Целитель потрясённо смотрел на собеседницу.
— И много вас таких?
Девушка покачала головой:
— Я не знаю. И отец мой не знал. И вожак. Я — урод, обережник. Жалкое подобие оборотня. Даже саму себя защитить не умею: Дар чуть теплится, ни лечить, ни убить, не зверь и не человек.
В её голосе звучала горечь, словно Огняна против воли признавалась в чем‑то недостойном, срамном. Ихтору на миг стало жаль её.
— Так зачем ты со мной увязалась? Почему бросила стаю?
Рыжка отвела глаза:
— Не осталось стаи. Надея сгибла. Охотник её убил. Отец с братьями ушли в лес на промысел — зверя бить, но не вернулись. Я день ждала, два, седмицу… Потом ещё одну. Понимала, что впусте, но всё одно… не верила. Когда ты в ворота постучался, я обрадовалась, думала, вдруг они? Хотя и не могли они днем вернуться…
В янтарных глазах мелькнули слёзы.
— А ты приехал… уставший… потерянный…
Говорила она через силу, будто стеснялась, да ещё при этом теребила завязку на рукаве рубахи:
— Показалось, тебе так же плохо, как мне. Показалось, не обидишь. Нужно было уходить. Волки окрест кружили. А где волки, там Охотники. Подумала: увяжусь за тобой, доберусь до города. Одной‑то мне не дойти и не добежать. А тут бы приехала, затерялась там, глядишь, как‑нибудь да обжилась. Кто ж знал, что ты вместо города по деревням потащишься, а потом и вовсе меня в мешок упрячешь!
Было чудно слышать смех в её голосе, все ещё слегка дрожащем от слёз.
— А как достал из мешка‑то, я поглядела… Хранители, Цитадель! Испугалась… Но ничего, и тут ведь как‑то живут. Да и спокойно у вас. Охотиться не надо. Только в лес выйти не могу. Сунулась раз, а Черта не пускает. Словно стена. И чуять меня не чует, и изникнуть не дает.
Ихтор, как всегда это бывало с ним в моменты задумчивости, потёр изуродованную бровь:
— Дела…
Огняна покинула свой сундук и подошла к целителю. Села рядом, положила руку на плечо:
— Ты пойми, постоянно кошкой быть — плохо. Кошки или лижутся, или спят. А жизнь уходит. Но не води меня в подвалы. Не запирай. Там зябко и сыро. Лучше, как на волка этого, ошейник взденьте. Только не надо в подземелье. Я ж не бочка с грибами солёными, чтоб меня в темноте и холоде держать.
Крефф смотрел на собеседницу, словно не понимая.
— Идём к Главе, — сказал, наконец, он.
Девушка грустно кивнула и поднялась на ноги.
* * *
Лют дремал, прислонившись спиной к неровной стене узилища. Лесана сказала, что придет чуть свет, а самой всё не было. Волколака глодала досада — что ж они там мешкают? Пришли бы скорее, освободили. Как же хотелось в лес! Надоело ему здесь. Хотят собаками травить — пускай себе. Лишь бы не в этом подземелье сидеть. Тошно‑то как… Эдак и одуреть недолго.
Заскрежетал засов. Хвала Хранителям! Вспомнили про него!
Когда дверь распахнулась на пороге стояла высокая девушка. Лют так и замер, забыв о том, что мгновенье назад едва не ёрзал от нетерпения.
Девушка была стройная, как колос. В красивой лисьей шубке с суконным верхом, пёстрой шерстяной разнополке, белом платке и меховой шапочке.
Оборотень присвистнул:
— А, пожалуй, Встрешник с ними, с собаками! — протянул он. — Травите. Потерплю.
Девушка посмотрела на него серьезно и строго, после чего сказала:
— Повернись.
Узник накинул тулуп и покорно выполнил приказ, терпеливо ожидая, когда гостья крепко — накрепко завяжет ему глаза полоской мягкой замши.
— Выходи, — сильная рука ухватила под локоть.
— Иду, иду… — сварливо отозвался волколак и направился туда, куда вели.
Когда вышли во двор, в лицо ударил острый запах леса, снега, лошадей и людей. После духоты казематов мороз на вдохе пронзил голову от носа до темечка, словно ледяной клинок.
— Как же хорошо… — тихо сказал Лют.
— Глаза не болят? — спросила его спутница.
