Снова послышался сдавленный утробный звук, плавно понижаясь до грани слышимости. В ответ раздался клекочущий хохот, оборвавшийся на полузвуке. Конь нервно всхрапнул, кося глазом.
«Выходит, не всё живое уснуло в этом болоте до весны?»
Пауза.
«Живое — всё. Вот только мир сей не ограничен живущими»
Первей невольно поёжился.
«Уж не хочешь ли ты сказать?..»
«Именно это я и хочу сказать. И не пытай меня попусту, мой милый — я знаю только то, что мне позволено знать. В любом случае не стоит проверять, что именно случиться с человеком, оказавшимся в этих краях ночью, вне крепких стен и защиты домашнего очага. Впрочем, мы уже пришли»
Действительно, грязь перестала чавкать под ногами, болотные мхи сменяла густая пожухлая трава. Деревья тоже изменили свой вид — вместо чахлых кривых уродцев кругом росли вполне нормальные дубы и сосны. Островок среди топей, дело обычное…
Жилище, открывшееся взору, выглядело столь необычно, что Первей только головой покрутил — надо же, до чего разнообразной может быть человеческая фантазия…
Избушка покоилась на трёх неохватных каменных столбах-монолитах, высотой в рост взрослого человека, серых и замшелых. На камнях проглядывали какие-то полустёртые письмена, начертанные древними рунами. Само строение было невелико — пять шагов на восемь, не больше — но сработано весьма крепко. Пол из плотно пригнанных брёвен, почерневшие от времени стены, и даже крыша была крыта не камышом, как этого можно было ожидать от болотной постройки — мелкие брёвна, явно извлечённые из толщи торфяника. Первей был наслышан от бывалых плотников, что такое дерево порой приобретает твёрдость камня, пролежав не одну сотню лет — тут всё зависит от породы. К двери была приставлена широкая тесовая доска, толщиной в полторы ладони, не меньше, с набитыми на манер ступенек перекладинами. Ни дать ни взять корабельные сходни. Чуть подальше земля была перекопана, указуя месторасположение огорода, и уже на самом противоположном краю виднелась приземистая банька, по виду ничем не отличавшаяся от обычных сельских банек коренной Руси. От баньки тянуло дымком.
— Добрый день и здрав будь, Даромир Неверович! — громко поздоровался рыцарь. Гнедко пренебрежительно фыркнул, замотал головой — тоже мне, всех болотных лешаков по имени-отчеству величать…
Дверь бани распахнулась, и на пороге возникла фигура, которую и впрямь можно было принять за лешего. Рослый дед в кожаных штанах и бараньей кацавейке, увенчанный белоснежными космами и бородой, нестриженной по меньшей мере лет десять.
— А я тут думаю, кого несёт чрез самую топь, да на ночь глядя, — прогудел хозяин становища. — Ну здравствуй, Первей Северинович. Удачно поспел, есть время попариться — после болота самое то оно…
«Родная, вот я не понял… Откуда?!..»
«Не обращай внимания, потом как-нибудь… И вообще, это очень любопытный волхв»
* * *
Пламя в широком зеве печи плясало, обнимая восточного вида чеканный кувшин с отогнутым верхним краем-носиком. Судя по аромату, в кувшине варилась брусника с листочками — отличный напиток после промозглой сырости. Каша тоже была ничего, хотя и горчила.
— Ты уж не обессудь, пшена али там гречицы нет у меня нынче, — усмехнулся дед, неспешно поглощая кушанье. — С болота да леса всё больше питаюсь. Грибы, ягоды, орехи опять же, рыба в ручье… Да вот жёлуди здорово выручают. И тебя, я так полагаю, выручат. Горох есть ещё да репа, однако гороховицу, это завтра сварим, на дорожку, стало быть…
— Очень вкусно, Даромир Неверович, чего ты? — Первей энергично орудовал ложкой, поглощая желудёвую кашу на ореховом масле, приправленную какими-то травами. Дарёному коню в зубы не смотрят, и вообще, если бы не эта избушка, голодный и холодный ночлег на болоте стал бы реальностью.
Гнедко, привязанный в углу, зафыркал, полностью соглашаясь с ходом мыслей хозяина. Жёлуди, конечно, не овёс, но против пожухлой осоки одно объедение. Во всяком случае, торба под носом у верного друга опустела на три четверти, и останавливаться на достигнутом конь явно не собирался. И он ещё заупрямился было, не желая взбираться по сходням в эту славную избушку! Однако старик был непреклонен — коня снаружи оставлять на ночь нельзя.
Рыцарь снова окинул взглядом жилище волхва. Стены, густо увешанные пучками разных трав и хозяйственной утварью вроде серпов, посудная полка с разнокалиберными глиняными и деревянными мисками и тарелками, на столе остатки небогатой трапезы — уха, квашеная капуста, печёная репа, брусника в меду… Хлеба у волхва не было, и он, похоже, от этого нимало не страдал. Зато под лавкой обнаружилась громадная кадка с глыбами грубо наколотой каменной соли, пудов так шесть или семь — похоже, старик не торопился заканчивать этот круг, и запасся основательно. Весь угол занимала печь-лежанка из дикого камня, с трубой, уходившей под крышу. И совершенно неожиданно среди этой суровой бедности выглядел отличный меч в роскошных ножнах, а рядом с ним боевой лук в рост взрослого мужчины, отдыхавший на стене со снятой тетивой.
«Не прост дедушка-то, а, Родная?»
«Ты глянь на засов»
Приглядевшись к дверному засову, Первей даже вздрогнул — массивная задвижка была сделана явно из серебра.
«И не просто серебра, а серебра самородного, и откована вхолодную, а не отлита — я такие вещи чувствую…» — короткий смешок, — «Я же у тебя тоже в некотором роде нежить»
— Это уже на крайний случай, — перехватил взгляд гостя старый волхв. — Они за круг не заходят.
«Про какой круг он говорит?»
«Всё просто. Это старое капище имеет охранный круг, только камни с рунами за древностью ушли в землю и почти незаметны. Тебе, мой милый, не мне»
В памяти Первея немедленно всплыл утробный вздох и ответный клекочущий хохот. Вот как, значит…
— А ты бы не шептался мыслями со своей вожатой, Исполнитель Первей, — пробасил в седую бороду дед, наливая себе и гостю брусничный отвар. — После успеешь. Как-никак редкий гость у меня, поговорить с хозяином не желаешь ли?
— Да ещё как желаю, — улыбнулся рыцарь. — Вопросы есть, до утра хватит.
* * *
— … Отца моего не зря при рожденьи Невером назвали, — старик перебирал чётки, лёжа на печи, в то время как гость разместился на широкой лавке. — Дед мой и прадед волхвами были, как щур и пращур… Древнюю веру хранили, исконную, что была задолго до Владимира Родоотступника.
Первей чуть кивнул головой. Да, так именно и называли языческие жрецы Владимира Святого, крестившего Русь. Преданья старины глубокой…
— … Предательство сие Рода нашего заступника имело тяжкие последствия, — негромко гудел старик. — Враз ослабела сила русская, и Царьград, что дрожал при Святославе при слове «рус» и платил дань князьям Киевским золотом, теперь уж сам собирал церковную дань-десятину с русичей, ухмыляясь про себя. Пока народ ещё держался старой веры, туда-сюда, а как забросил капища богов своих, так и началась междуусобица кровавая на Руси, и как верх кары небесной — проклятый Батыга…
