И тут Фафхрд понял – мгновенно, как будто на него рухнула стена воды, – что все происшедшее не случайно, что с того мига, как его стрела пронзила рыбу, все направлялось кем-то или чем-то, кому было нужно, чтобы эту дверь открыли. И, повернувшись, Фафхрд припустил назад по коридору, словно на пятки ему наступала приливная волна.
Без света факелов коридор казался бледным и переменчивым, словно в ночном кошмаре. Свечение передвигалось как живое, открывая в каждом углублении не замеченных раньше Фафхрдом тварей. Споткнувшись, он растянулся во весь рост, вскочил и бросился дальше. Как ни торопился Фафхрд, ему казалось, что он движется медленно, будто в дурном сне. Он старался смотреть только вперед, но краем глаза все равно замечал виденные уже подробности: свисающие отовсюду водоросли, чудовищные орнаменты, усатых моллюсков, угрюмые и неподвижные глазки осьминога. Он с удивлением отметил, что его ноги и тело светятся в тех местах, где на них попал ил. Наконец среди вездесущего свечения Фафхрд разглядел черный квадрат и со всех ног устремился к нему. Квадрат постепенно увеличивался – это был портал. Фафхрд перескочил через порог и нырнул в ночь, откуда его звал чей-то голос.
Это был голос Серого Мышелова. Он доносился со стороны, противоположной той, где лежала разбитая галера. По предательским скальным уступам Фафхрд ринулся на голос. В свете снова вышедших на небо звезд он увидел под ногами черный провал. Фафхрд прыгнул вниз, сильно ударившись ногами приземлился на очередную скалу и, к счастью, не потеряв равновесия, бросился дальше. Над кромкой черноты он увидел верхушку мачты и буквально скатился на маленькую фигурку, которая пристально смотрела в ту сторону, откуда он появился. Схватив Фафхрда за плечо. Мышелов подтащил его к обрыву и толкнул. Они одновременно коснулись воды и поплыли в сторону одномачтовика, стоявшего на якоре в тихой, защищенной скалами бухточке. Мышелов принялся было выбирать якорь, но Фафхрд, выхватив у него из-за пояса нож, перерезал канат и несколькими молниеносными движениями поднял парус.
Одномачтовик тронулся с места. Рябь на воде постепенно превратилась в небольшие волны, которые с каждой минутой набирали силу. Обогнув черный, покрытый клочьями пены остроконечный утес, они оказались в открытом море. Фафхрд молча собирал все имевшиеся на борту куски парусины и вообще лез вон из кожи, стараясь увеличить ход своего потрепанного суденышка. Озадаченный Мышелов покорно помогал ему.
Они успели пройти совсем немного, как вдруг раздался грохот. Мышелов, смотревший с кормы назад, издал хриплый недоверчивый возглас. На них шла волна, которая была выше мачты. И одномачтовик засасывало назад Мышелов поднял руки, как бы защищаясь от чего-то. Суденышко начало медленно вскарабкиваться на волну, все выше и выше; наконец оно достигло гребня и скользнуло вниз по противоположному скату. За первой волной последовала вторая, за ней – третья, четвертая, и все такие же громадные. Судно больших размеров неминуемо бы погибло. В конце концов волны уступили место такой пенистой круговерти, в которой потребовались все мыслимые и немыслимые усилия и тысяча молниеносных маневров, чтобы удержать судно на плаву.
Когда предрассветный полумрак начал рассеиваться, Фафхрд и Мышелов уже спокойно плыли, держа курс в сторону дома; маленький временный парус заменил прежний, разорванный в клочья во время шторма, из трюма было выкачано достаточно воды, чтобы одномачтовик обрел хоть какую-то мореходность. Фафхрд сонно наблюдал восход солнца и чувствовал себя слабым, как женщина. До его сознания долетали лишь обрывки рассказа Мышелова о том, как он потерял галеру из вида во время бури, но продолжал двигаться курсом, каким по его мнению она должна была идти, пока море не утихло, а потом увидел странный остров и высадился на нем, ошибочно решив, что галера вышла в море именно оттуда.
Потом Мышелов принес горьковатого разбавленного вина и соленой рыбы, но Фафхрд отказался от угощения и проговорил:
– Мне кое-что обязательно нужно знать. Назад я не оглядывался. А ты смотрел во все глаза на что-то у меня за спиной. Что это было?
Мышелов пожал плечами.
– Не знаю. Было слишком далеко, да и освещение подкачало. То, что я видел, выглядело довольно нелепо. Я много бы отдал за то, чтобы быть поближе. – Он нахмурился и снова пожал плечами. – Словом, мне показалось, что я вижу вот что: толпа людей в больших черных плащах – по виду они были похожи на северян – выбежала из какого-то прохода. Во всем этом было нечто странное: свет, который их освещал, словно не имел источника. Потом они принялись вращать в воздухе этими своими черными плащами, словно сражались с ними или отплясывали какой-то танец…. Говорю тебе, все это выглядело крайне нелепо…. А потом они встали на четвереньки, накрылись плащами и поползли назад – туда, откуда вышли. А теперь можешь сказать, что я врун.
Фафхрд покачал головой.
– Это были не плащи, – заметил он.
Мышелов почувствовал, что за всем этим кроется больше, чем он предполагал.
– А что же это было? – спросил он.
– Не знаю, – ответил Фафхрд.
– А что это было за место – я имею в виду остров, который чуть было не утянул нас за собой, когда стал тонуть?
– Симоргия, – ответил Фафхрд, поднял голову, и, широко раскрыв глаза, ухмыльнулся такой ледяной, жестокой усмешкой, что Мышелов оторопел. – Симоргия, – повторил Фафхрд и, подтянувшись к борту, уставился на бегущую мимо воду. – Симоргия. И теперь она затонула снова. Чтоб ей мокнуть там веки вечные, гнить и разлагаться, пока она вся не превратится в дерьмо!
Фафхрда передернуло от собственного проклятия, и он устало улегся на палубу. На восточной кромке неба уже проступала красноватая полоса.
Глаза на лице цвета остывшей лавы, горя, словно лава раскаленная, пристально всматривались вдоль отвесного склона вниз, в длинный скалистый уступ, пропадавший в ледяной тьме, едва тронутой рассветом. Сердце гулко стучало в груди у черного жреца. За всю его жизнь, и за жизнь его отца, тоже жреца, ни один чужак не появлялся на этой узкой тропе, которая шла от Крайнего моря через горы, известные под названием гряды Бренных Останков. Уже трижды наступал и через много лет снова возвращался год Чудовищ, четырежды ходил корабль в тропический Клеш за женами, но за все это время никто, кроме него самого и его собратьев-жрецов не ставил ногу на эту тропу. Однако он всегда охранял ее так внимательно и самоотверженно, словно в любую ночь по ней могли крадучись пойти на приступ нечестивые копейщики и лучники.
И вот опять – сомнений быть не могло! – кто-то громко запел. Судя по голосу, грудная клетка у этого вокалиста не меньше медвежьей. Привычно, как будто он еженощно упражнялся в этом (а так оно и было), черный жрец, отложив в сторону конусообразную шляпу и сняв меховые сапоги и балахон, обнажил свое поджарое, тщательно намазанное жиром тело.
