Четвертым Баель выступил. Назвали его так в честь ангела восточного. Ни помнил он ни отца, ни матери. Подобрали Баеля на дороге Ара-Лима года три назад. Валялся в канаве, скулил щенком затравленным. За все время, что в долине прожил, никто от него слова не слыхал. Только знал Аратей, что по ночам кричит Баель так, что даже взрослым горнякам страшно становится.
Подошел найденыш к наследнику, молча руку протянул. Глаза бешенные, словно дьявол в них нашел пристанище. Ни щекой ни дернул, ни глазом не моргнул. Словно к камню клеймо раскаленное прикоснулось, словно мертвую плоть выжгло.
Отпихнул Баель подскочившего к нему тощего Фило, отвернулся и молча стал рану зализывать.
Самым последним оказался семилеток Фил из горняцкого рода Сампсов, что на краю деревни жил. Долго руку отдергивал. Просил подождать немного. Будто от ожидания боль меньше покажется. В конце концов приказал себя подержать.
Аратей кивнул согласно. Тотчас на Фила навалились, стиснули, что продохнуть не мог. Все равно смотрел маленький горняк на свою руку так, словно отрезать ее собирались. Гамбо, пыхтя, старался голову Фила к себе прижать, чтоб не бодался:
— Аратей, может, поставим ему знак на другое место, куда он посмотреть не сможет?
Фил замычал, обернул голову до хруста шейного, чтобы взглянуть хоть одним глазком на то самое место, что для взгляда недоступно. В это время Аратей его и прижег.
Отпустили разом, поспешно по сторонам разошлись. Фил хоть и был увальнем, каких в зеленой равнине мало, но кулаки крепкие имел. От боли сильной мог и бока намять всем без разбора.
Горняк семилетний ойкнул только. Принюхался, руку к носу поднеся.
— Да и не так больно, как плакались, — сказал он. — Меня папаша в сто крат сильней дерет. Шмотками кожа отлетает. А это так, царапина.
Но у Буко остатки бинтов и банку с мазью забрал полностью. Намазал ровным толстым слоем, замотал руку, словно мясо козлиное на зиму спрятал. Не рука, а дубина получилась. Разве что без шипов.
Аратей приказал братьям, что по котлу железному ритм отбивали, силу прибавить.
— Закончилось ваше испытание. Все с ним справились. Теперь положите камни, что с кладбища принесли, в общую кучу.
Пятеро мальчишек, кто с улыбкой радостной, кто со слезами непросохшими, но все с головой гордо поднятой — выдержали, не испугались, не сбежали — подошли к пирамиде и прибавили свои камни в общее число. Встали, равные, в круг таких же, как и они, равных.
— Вот и двадцать нас, — обвел взглядом тайное племя свое Аратей. — Поклянемся же, не бросать друг друга в беде, всем скопом на обиду отзываться, одним кулаком обидчику мстить. Поклянемся меч свой не обнажать на друга. Поклянемся забыть, что такое предательство. Поклянемся, что не стыдно будет Ара-Лиму за наши поступки. Пусть Гран вырвет наши сердца и отдаст их бродячим шакалам, если нарушим клятву.
— Клянемся!
Коснулось солнце нижним краем своим далеких вершин.
— Слава Ара-Лиму! — закричал Аратей, вскидывая игрушечный меч.
— Слава королю Аратею! — заорал Гамбо, присоединяя свой меч к мечу короля.
— Слава! — пролетел над зеленой долиной зычный крик из двадцати детских голосов.
Со стороны центральной деревни послышались звуки главного колокола. Отозвались колокола помельче, у самых скал расположенные. Вторил им и подземный набат, в большой пещере установленный. То звали на ужин всех, кто в поле работал, кто камни в шахтах искал. И тех, кто с мечами острыми на верность Ара-Лиму присягал.
— Успели, — улыбнулся Аратей. Взглянул весело на брата своего, довольно нос почесывающего, на новых друзей, знаком тайным отмеченных. Вскинул меч, засмеялся: — Слышите, солдаты! Это враг вызывает нас на поле боя! Кто первый до колокола добежит и до звонаря мечом дотронется, тому первый почет и первая слава! Йо-хо!
Сорвалась с места стайка беззаботная, бросилась на перегонки к деревне. Через кусты колючие, через поле золотое, вдоль озера чистого. Позабыв про боль, про костер непотушенный, котел неубранный, неслась, мелькая пятками, с мечами деревянными, радуясь теплу и беззаботности, будущая сила Ара-Лима.
Из-за деревьев показалась та, чьи глаза все видели. Ганна Вельда. Удерживая лук охотничий, чтоб по спине не стучал, приблизилась к месту секретному. Подняла клеймо, в огне добела раскаленное. Постояла, вслед убегающим глядя. Закатала рукав до локтя и вжала красное от жара железо в кожу белую.
— О, Барехас, дух матерей! Как больно! — затрясла рукой ганна. Запрыгала, боль унимая. Зашептала слова колдовские, жар с кожи прогоняя. Когда унялось пламя, осмотрела вздувшийся на руке круг, двумя линиями перечеркнутый. — Ах, негодники! Вот, значит, куда простыни все пропадают. А я на Авенариуса грешила. Оторвать бы проказникам уши, да только не за что.
Перед тем, как в деревню поспешить, остудила клеймо железное, завернула в тряпку, под котел дырявый положила. Вернутся, найдут. Затоптала костер. К пирамиде каменной подошла. Стала перед ним на колени. Из кошеля кожаного светящийся камень достала. Сбоку к пирамиде пристроила.
— Было двадцать вас, а со мной двадцать один будет. Станет еще больше, дайте только времени мимо пролететь. Вырастет гора эта до неба. Камень к камню, воин к воину. Поведет вас, знаком тайным отмеченных, к земле покинутой король наш Аратей. Поведет легрионы свои непобедимые на Ара-Лим. И в сражениях кровавых перечеркнет мечами своими черное солнце Кэтера.
Во второй раз колокола сигнальные прозвонили. Только один главный колокол молчал. Знать занят сильно был звонарь, коль от дела важного оторвался.
Ганна завалила ветками, от костра оставшимися, пирамиду каменную, к деревне направилась.
В наступающем быстром вечере горел под ветками двадцать один камень светящийся.
Черный конь с белой гривой остановился у подножия широкой лестницы, что вела к старому замку. Оглядел свирепым глазом долину, укрытую, как одеялом, утренним туманом. Что-то не понравилось черному коню, может скалы нависшие, может запах мирный, только дернул мордой, заиграл под седоками, назад пятясь.
— Стой, проклятый зверь!
Йохо, постанывая, сполз с крупа, ступил в белое покрывало, вздохнул наконец облегченно, растер насиженное место.
За те несколько дней, что провел он за спиной майра Элибра, многое пришлось испытать лесовику, многое увидеть. Не раз и не два думал, что догнал их Стан — дух смерти. Когда прорубались они через заставы кэтеровские, когда через реки студеные да быстрые переправлялись. Когда по горам ползли, мокли под дождями холодными.
