— Один был верный друг, и того горняки живые стреножили.
Низки потолки коридорные. Горняки, что крепость в скалах вырубали, роста были невысокого. Переходы и двери по себе мерили. С тех давних пор горный люд хоть и подрос немного, а крепость никто не переделывал.
Элибр за колдуном топал, голову у дверей многочисленных берег. Она хоть и мертвая, голова, да все одно своя. От долгого пребывания в могиле земляной могла и размягчиться.
— Далеко ли еще, крестоносец? Не пристало мне полусогнутым быть. Не переношу я духа каменного. Того гляди завалятся стены, под глыбами могилу новую устроят.
— Стены крепки, — Самаэль вперед шел, не оглядывался. По дороге зажигал редкие лампы, маслом наполненные. Чтобы и впрямь телохранитель голову гнилую не сшиб. — Через два поворота, да одну лестницу трехступенчатую на месте будем.
Вышли в покои, что колдуну были отданы. Потолок высокий здесь, можно и разогнуться безбоязненно.
— Скромно у тебя, — огляделся майр, меч придерживая. — Ни золота, ни серебра. Вы, крестоносцы, к богатству никогда не стремились. Все больше по кельям, да по монастырям дальним от богатств прятались. Мысли мудрые изрекали о мире, да согласии. Жаль, не слушал вас никто. За то и поплатились.
Элибр оставил оружие у дверей, к узкому окну подошел, где зеленая долина с высоты птичьей просматривалась. Оглядел внимательно горы неприступные, хмыкнул, заметив столбы дыма дальние, коими охранные горняки друг с другом перемигивались.
— А лесовик твой ловким парнем оказался. По горам провел, ни с одним горняком не повстречались.
— Ловкий, да только болтает лишнее. Но про это потом. Подойди сюда, майр. Взгляни, что с тобой время сделало.
Подошел Элибр к зеркалу, что от пола до потолка, да в две руки шириной. Во время дороги дальней к долине близко к воде не подходил, страшась увидеть то, что земля да могила натворила. А сейчас, вспомнив слова колдуна о наследнике, которого испугать мог видом мертвым, повиновался.
— Я ли это?! — воскликнул майр, разглядев в зеркале страшное чудовище, ничем прежнего телохранителя не напоминающее.
Не человек в зеркале отражался, а уродливое создание. Клочьями из черепа гнилого волосы торчали. Сквозь лохмотья одежды такие же лохмотья, только из кожи сухой свисали. Кулаки, что когда-то в пыль камень сжать могли, превратились в корявые палки, сухожилиями перетянутые. Одни глаза прежними остались. Разве что боли в них прибавилось.
— Я ли? — повторил Элибр, к отражению прикасаясь. Дотронулся, руку поспешно убрал. Резко к колдуну повернулся, что рядом стоял. Опустил голову. — Прав ты, крестоносец. Даже я сам себя испугался. Что уж говорить про дите малое. Обратно мне надо. В могилу, чтоб не видел никто мертвого взгляда сгнившего Элибра.
— Рано назад собираешься. Или забыл, кто перед тобой? Сделаю я дело тайное, Грану, Отцу нашему неугодное. Пойду наперекор уставу рода нашего. Не ради тебя, мертвого. Ради наследника, который без тебя, телохранителя и воина, не вернется в Ара-Лим победителем. Готов ли ты, майр, к тайным знаниям прикоснутся? До конца сознания своего рядом с королем быть в новом обличие, что дам тебе, закон крестоносцев нарушив.
Элибр пал на колени перед старцем:
— Хоть в собаку преврати, хоть в тварь ползучую. Одного хочу, служить наследнику. Обещал королю Хеседу позаботиться о ребенке его, законном короле Ара-Лима. Клятву сдержать хочу.
— Тогда встань с колен, майр Элибр. В собаку, да в тварь превращать, на то только Избранные горазды. А я попроще, без излишеств. Закрой глаза, если веки позволяют. И молчи, чтоб не делал я. Доверяй рукам моим и голосу. Может, что получше собаки придумаем.
Колдун обошел круг майра, смиренно стоящего, глаза сухими веками без ресниц закрывшего. Скинул с того рванье трухлявое. Звякнули о каменный пол доспехи, мечами вражескими пробитые.
— Чтобы ни делал, чтобы ни говорил, молчи майр и не шевелись. Иначе навлечешь беду и на меня, отступника, и на наследника. Да и на себя безобразного.
Замер майр, словно изваяние из камня гранита. Не привыкать мертвым недвижимыми быть. Шесть лет большой срок, многому научишься.
Не торопясь, боясь ошибки пагубной, колдун вокруг майра насыпал порошком серебряным звезду пятиконечную. На каждом острие положил таблицы тайные, на глиняных досках выведенные, меж сторон звезды начертал тем же серебром буквы-печати, что означали имена пяти планет небесных. Ступил без боязни внутрь символа серебряного, руками странные знаки колдовские творя:
— Мы, духи властвующие: цари, князья, герцоги, полководцы, как и другие, подвластные нам духи, признаем и клянемся священными именами, клятвами и заклинаниями, находящимся в знаках этих, что взываем мы к тебе дух смерти Стан!
Задрожало серебро звезды, песчинки с места сдвинулись.
Колдун, продолжая шептать заклинание, принялся обрывать с тела мертвого майра кожу гнилую, лоскутами длинными и лоскутами короткими, бросал на пол, топтал ногами.
— Подчиняемся и обязуемся Стан, что вернем тебе принадлежащее, небом и временем отданное. Заверяем, что ни один смертный не будет знать того, что совершено и выполнено против воли твоей!
Серебро, перекатываясь, стало углы внутренние сравнивать, захватывая постепенно буквы-печати планет.
— Ни один дух, тебе поклоняющийся, не сообщит никому, даже по требованию, кому бы то ни было, даже Грану, Отцу всего живого, для чего ты, Стан, вызван был.
Серебро, живым кажущееся, поглотило буквы-имена, распрямило стороны, превращая звезду пятиконечную в круг идеальный. Таблицы тайные поползли к ногам колдуна, превращаясь в массу белую, пузырями вздувающуюся. Подобрались к нему, в одну кучу живую соединились.
Колдун нагнулся, погрузил руки в кашу дышащую, одними губами шепча слова из заклинания:
— Именами ангелов и духов, что служат в твоем легрионе, в присутствии тебя самого, могущественного и превосходного их начальника, заклинаю тебя, Стан, приди ко мне на помощь и исполни волю мою!
Поднял колдун массу пульсирующую, руки обвивающую и сверху на майра выплеснул. Пять шагов назад сделал, покидая круг самосозданный. Обессиленный, упал на колено, глаз с мертвого майра не сводя.
Серебро круга магического закипело, к потолку устремляясь, воздвигло стену из пыли блестящей, для взора колдуна непроницаемую. Заключило майра в объятия плотные. Послышалось, как внутри будто кто-то чавкает, зубами острыми мясо неживое рвет. И завизжало что-то, радуясь добыче легкой, да неподвижной.
А потом все разом пропало. Сгинуло. Серебряная пыль осыпалась, по комнате разлетаясь. И тишина наступила, как в могиле глубокой.
