— А куда вам спешить? — невозмутимо уточнил он.
— Хочу всех нагнать.
— До поступления в академию никто специально не обучается, — заметил Ковалевский. — Так что вы всех нагоните, если будете стараться.
— Ну хотя бы с чего начать? — не отставал я.
— Для начала советую взять учебник по теории магии, книгу по медитации и что-нибудь по этикету, — хмыкнул он.
Я очень постарался не нахмуриться.
— Еще вопросы? — спросил Ковалевский, видя, что я не ухожу.
— А почему у меня за практический экзамен не сто баллов?
Его брови слегка дернулись вверх.
— Считаете, ваша работа на сто баллов?
— Завод-то спас.
— Снизил, — после паузы ответил он, — за орфографические ошибки. Этот учебник тоже не повредит, — его губы снова растянулись в усмешке.
Ясно. Язвить он, видимо, не закончит и после урока. В аудитории уже было пусто. Развернувшись, я тоже направился к двери.
— Александр, — неожиданно позвал Ковалевский, когда я был уже у порога.
Я молча обернулся.
— У вас сейчас магзаконность по расписанию, — сказал он. — Сделайте себе одолжение, не задавайте там вопросов.
— Каких вопросов? — уточнил я.
— В вашем случае любых…
Глава 17. Магзаконность
Получив наставления от Ковалевского, я наконец покинул аудиторию и вышел в коридор. Генка с Розой ждали неподалеку у окна, затеяв очередной жаркий спор. Сложно сказать даже, на какую тему — казалось, темой у них могло послужить все, включая солнце за окном. Я охотно присоединился, и, препираясь уже втроем, мы зашагали на следующий урок, которым по расписанию была магзаконность. Отведенный для занятий класс обнаружился в самом конце третьего этажа, за глухим лестничным пролетом и целым рядом старых подсобных дверей — его словно намеренно вынесли куда подальше. На потрескавшейся двери без номера, хотя все остальные помещения были пронумерованы, висела лишь одна табличка — “Кабинет Магзаконности”. Так что ошибиться не удалось бы при всем желании.
Переступив порог, мы вошли в небольшой класс с преподавательским столом, широкой доской и рядами парт, рассчитанных на два человека. В отличие от предыдущего урока, на этом присутствовали не все первокурсники, а только наша первая группа, где я без удовольствия заметил Стаса Голицына и Еву Островскую, вновь усевшихся рядом. Отвернувшись, я пробежался глазами по остальным, чьи лица и имена пока что путались в памяти. Кроме этих двух, после экзаменов я запомнил только Зорина, опять устроившегося в одиночестве в самом дальнем углу — будто он всеми силами отгораживался от остальных, которые, видя такое, и сами не стремились с ним общаться.
Но куда больше внимания, чем одногруппники, вызывал кабинет магзаконности. Стены были густо завешаны картинами — очень странного, даже жуткого содержания. На одной людей жгли, щедро подсыпая хворост в огромный костер, на другой четвертовали, привязывая руки и ноги к разным лошадям. Дальше сажали на кол, рубили головы, потрошили — словом, казнили всеми известными способами. Обалдевая, я прошелся вдоль стен. Под одной из картин, на которой бедняг с мешками на головах топили в реке, висела длинная схема, где подробно расписывалось, начиная с десятого века, сколько магов истреблено в каждом столетии и за что. Всплеск приходился на годы инквизиции, большинство из которых, видимо, и иллюстрировали развешенные вокруг картины.
В дальнем конце класса — противоположном доске — я вообще завис, глядя на верхнюю полку небольшого книжного шкафа, где в продолговатом стеклянном коробе лежала засушенная человеческая рука. Кожу, уже похожую на пергамент, густо оплетали татуировки вроде той, что у Генки на животе. На застывших, как камень, пальцах остались следы от крупных колец, которые хозяин руки когда-то носил.
— Явно какой-то мощный маг стихий был, — пробормотал рядом Генка, выпавший не меньше, чем я.
Розу, рассматривавшую все вместе с нами, вообще, казалось, вот-вот стошнит.
— И зачем это здесь? — спросил я.
— Как доказательство того, что его уничтожили, — еле слышно отозвалась она. — Руки просто так не отрезают…
Рядом с коробом стояли стеклянные коробочки поменьше, внутри каждой из которых на мягкой подушечке покоилась пуля, а внизу была прикручена табличка — с фамилией, инициалами и неизменной припиской “расстрелян как враг народа”, а дальше шел год. В основном с восемнадцатого по двадцать первый нашего века.
— Ими пробили черепа виновных магов, — прошептал на удивление осведомленный Генка.
Хорошо хоть, самих черепов тут не было. Да уж, нагляднее примеров магической законности и не придумаешь. Сразу над книжным шкафом висел огромный портрет в позолоченный раме, который на первый взгляд казался здесь неуместным — такими скорее украшают гостиные в богатых домах. Позируя на фоне горящего камина, мужчина в охотничьем наряде гордо держал ружье, а на стенах за его спиной виднелись чучела оленей, лисиц, волков — и внезапно среди них несколько человеческих голов, смотрящих на зрителя остекленевшими глазами. Внизу картины было размашисто выведено “Лорд Хитклиф Раст” и в скобочках годы жизни, сообщавшие, что этот любитель охоты, к счастью, уже помер. Причем в конце восемнадцатого века.
— А это что за тип? — спросил я и отвернулся к окну, зеленый парк за которым сейчас казался особенно прекрасным.
— А это жуткий мужик, — ответил Генка, отворачиваясь следом. — Им детей пугают…
— Убийца магов, — тихо добавила Роза, отводя от картины глаза. — Больше двух сотен лично истребил…
— Сам из магической семьи, — подхватил друг, — но без магии. В этом, наверное, и причина. Организацию тайную основал, ездил с ней по всей Европе и магов по-одному отлавливал. В основном неродовитых, но всякое бывало… Даже книжку секретную вроде как написал, как человеку убить мага. Будто маг не человек!.. В общем, поймали его потом и казнили. Но, как видишь, дело живет… Говорят, организация эта существует по сей день то ли в Англии, то ли в Америке…
— А экземпляр этой книжки, говорят, в КМБ есть… — пробормотала Роза.
Слушая, я опустился за среднюю парту в ряду у окна. Генка плюхнулся рядом, а наша подруга села перед нами. Обалдевали не одни мы — наши одногруппники пришибленно осматривались по сторонам, включая даже вечно нарывающегося Голицына. Тишина в этом классе воцарилась еще до звонка. Неудивительно: кабинет магзаконности больше напоминал музей победы над магами, со смаком демонстрируя, как и чем их — то есть нас — можно истребить.
— А кто вести-то будет? — вдоволь насмотревшись, спросил я.
— Ну ты же видел расписание, — отозвался друг.
— И что?
— Тихон Раевский, — осторожно произнес он, словно имя могло ужалить.
Оставалось только повторить “и что?”.
— Тот самый Раевский? — тихо уточнила Роза.
— Да он единственный остался, — ответил Генка. — Из семьи героя наполеновских войн, — пояснил он уже мне. — Вот только вся его семья в революцию выступила за царя, а он был на стороне большевиков. Говорят, — друг понизил голос, — он лично поймал и расстрелял брата во время гражданской…
— А я слышал отца, — вдруг вмешался паренек, севший в соседнем ряду. — И не расстрелял, а зарезал.
— Да что там, всю семью, — вклинилась его соседка.
— Это просто слухи, — нахмурилась Роза.
— Обычно в таких случаях меняют фамилию, — добавил Генка, — но этот носит свою с гордостью…
Стоило звонку прозвенеть, как все торопливо расселись по местам, скучившись в середине и конце класса. Первые ряды парт остались пустыми — неудивительно, что в таком кабинете никто не рвался поближе к преподавателю. Тишина в классе повисла образцовая, позволяя услышать все, что происходило снаружи. Меньше чем через минуту в коридоре раздались шаги — размеренные и неспешные, приближающиеся с каждым мгновением. Дверь со скрипом распахнулась, и все студенты замерли так, будто ожидали монстра.
В кабинет неторопливо вошел мужчина в черной форме сотрудника КМБ, которого я уже видел сегодня утром среди других преподавателей, когда директор произносил речь. Закрыв дверь, мужчина повернулся к классу — лет сорока на вид, высокий, бледный, с гордой осанкой, острым подбородком и жестким холодным взглядом, невольно вызывающим мысль, что слухи вполне могут быть правдой.
