Аластор скитался по улицам, не находя себе места. Одинаковые улицы, одинаково бессмысленные, словно пойманные в бесконечную спираль сменяющихся лиц и равно уродливых зданий, выглядывающих из-под своих прикрытых в слепом лицемерии век, скалящих равнодушные глаза.
Аластор чувствовал, как в нём закипает неконтролируемое безумие. Казалось, его разум повергает его в чёрную разверзшуюся пасть пустоты с её мерзким вкусом, слишком густо отдающим солью и горечью. Из серого купола небес на землю опускался колючий снег, гравируя на его сердце уродливую татуировку безысходности. Он бродил по этим улицам-спиралям, пытаясь свернуть куда-то, но всё равно возвращаясь в начало лабиринта. Аластор не спал с того дня, как Эхо прогнала его из дома; не спал и не ел. Не знал, что теперь оставалось делать с этой глупой оболочкой, доставшейся ему при рождении, не знал, как укротить трёхголовое чудовище, затаившееся у него внутри. Он шёл по этим бездонным канавам, пытаясь согреться. Заставляя себя двигаться, надеялся истратить свои силы, чтобы сон, наконец, сковал его, но всё было напрасно. Бессонница выедала глаза, превращая их в чёрные дыры. Пальцы деревенели от холода, и скрюченной рукой он изо всех сил старался удержать трепещущую на ветру сигарету, метающую искры ложного тепла на дорогу, по которой он брёл, но не получал удовольствия от вкуса табака. Его сносило ветром, как это часто бывает в ненастную погоду. Для сигарет тоже есть своя подходящая погода, и это была отнюдь не морозная зима.
Тот вечер, когда он признался Эхо в том, кем он был… он словно сорвал с себя маску. За те долгие два года, что он был Никем, он слишком отвык называть себя Аластором. Он стёр его с лица земли, чтобы спрятаться под личиной чужака, человека без прошлого и даже без имени, а теперь, словно оказавшись на улице без пальто, он буквально чувствовал, как ледяные молнии их колючих глаз прожигают его насквозь. Они знают всё. Знают, что он совершал. Знают, кто он.
Наёмник.
Убийца.
Цербер.
Аластор.
И больше не Никто.
Всё началось слишком давно, ему ещё не было пятнадцати, когда он остался без родителей. Около года Аластор провёл, промышляя воровством. Он вполне преуспел в этом, вытягивая кошельки из карманов и сумок, порой ему удавалось срывать даже часы и драгоценности. Ловкость рук, скорость реакции, гибкий ум — всё это он успешно выдрессировал в себе за тот год. Только вот ближе к зиме (тогда ещё Сцилла знавала и другие времена года) его всё же поймали за руку. Так он лишился свободы навсегда. Две ночи Аластор провёл в тюремном участке, ожидая вердикта суда. В лучшем случае его должны были отправить в доходный дом, в худшем — в исправительную колонию. При любом раскладе, он в итоге стал бы рабочим на фабрике и похоронил бы свои таланты, выполняя отупляющую монотонную работу от рассвета до заката. Только ближе к третьей ночи за ним пришёл Гектор и предложил третий путь. Это был единственный раз, когда Аластору дали право выбирать. И впоследствии он каждый день проклинал себя за то, что согласился.
Потом были пять лет подготовки, срок, за который компания «Скиес» превращала человека в чудовище, срок, за который можно было перевоспитать беспризорного мальчишку, сделав его убийцей.
К окончанию пятилетнего курса: подъёмов в шесть утра, изнуряющих тренировок до девяти вечера, разборов и сборов любого вида огнестрельного оружия с закрытыми глазами, упражнений по стрельбе, по ближнему бою, но самое главное — по жестокости и по преданности, Аластор уже плохо помнил, каким он был до того, как попал в «Скиес». Его вселенная упростилась до узкого круговорота вещей: он получал задание, он выполнял его, точка. Ему называли имя, он стирал это имя, точка. Ему кидали кость, он ловил и разгрызал ее, точка. В «Скиесе» не любили, когда наемники задавали лишние вопросы, именно поэтому Аластору и многим другим, тем, кого он никогда не встречал, прививали самую высокую степень послушания.
За эти пять лет убивал он всего дважды. Первый всегда казался ему образцом насилия. Проще задания не могло существовать — он должен был отобрать жизнь. Это Гектор называл первым испытанием Аластора.
«Ты и я, Аластор, — хищники, — говорил Гектор. — Только если я — волк-вожак, то ты просто щенок, недавно открывший глаза. Тебе ещё придётся научиться охотиться. А знаешь, что делают волки, чтобы их дети почуяли вкус горячей крови? Они приносят им раненого, но живого зайца, чтобы те сами загрызли себе добычу».
Его оставили в комнате с привязанным к стулу человеком с повязкой на глазах и кляпом во рту, на столике в помещении лежали три предмета: острый нож, верёвка и пистолет с одной пулей. Гектор сказал, что у Аластора есть ровно полчаса.
«Должен ли я развязать его или вытащить кляп изо рта? Каким из оружий воспользоваться?» — спросил он, на что Гектор, его моральный наставник и глава компании «Скиес», ответил: «Тебе решать, потому что ты проходишь свой первый экзамен. Здесь нет верного ответа, но каждое из твоих действий повлияет на результат. Время тоже играет роль».
Аластор раздумывал недолго, собирая в кучу всё то, чему его учили. Он вышел через семь с половиной минут, извинившись за задержку. Человек в комнате был мёртв, горло перерезано глубоко и ровно, все путы остались на местах за исключением повязки на глазах.
«Почему именно так?» — спросил Гектор.
«Единственную пулю нельзя тратить, если жертва уже бездвижна и не причинит вреда, к тому же здесь нет глушителя, значит, будет лишний шум. Я долго думал — верёвка или нож, верёвку могут расценить, как самоубийство, это более выгодно для нас в плане сохранения тайны. Но верёвка ненадёжна, жертва может потерять сознание, а потом очнуться, требуется дольше времени на убийство, поэтому я выбрал нож».
«Выбор оружия верный, — согласился Гектор, — ты всё правильно сказал. Меня интересуют повязки. Их вообще не было нужды трогать».
«Я хотел заглянуть ему в глаза. — сказал Аластор. — И хотел, чтоб он видел, кто именно отнял у него жизнь». Гектор выдержал паузу. «Это была ошибка?» — спросил Аластор.
«Жертва мертва, и ты сделал это быстро для первого раза, — ответил Гектор, — поэтому экзамен сдан, но повязка была ошибкой. Нет нужды лишний раз светить своим лицом. На настоящем задании, если бы что-то пошло не так, а жертва видела тебя и сбежала, у тебя были бы проблемы, Аластор».
«Меня не так легко запомнить, — сказал он. — Вы сами это говорили. И я не намереваюсь отпускать своих жертв. Никогда».
Второй раз он был под присмотром своих учителей, настоящие их имена он не знал, «Скиес» дал им другие — Берсерк и Левиафан. Берсерк был приятным на внешность улыбчивым стариком, учившим Аластора всему, что связано с огнестрельным оружием, чей тяжёлый кулак, однако, не раз опускался на голову мальчика. Левиафан — мужчина без возраста, наполовину лысый, наполовину огненно-рыжий, был одинаково скуден как на похвалы, так и на брань. Он был его тренером по боевой подготовке, он же рассказывал мальчику обо всём, что могло его ожидать на заданиях в будущем. По окончании тренировки, вечером, он произносил всего одно слово из двух. Либо это было «неплохо» и значило, что Аластор сделал всё правильно за день; либо «скверно», что не сулило парню ничего хорошего на следующий день. Как его предупредили заведомо, в случае оплошности Аластора, в случае, если его рука в последний момент не сумеет нажать на спусковой крючок, Берсерк, этот приветливый и беспощадный добряк, отсчитает пятнадцать секунд и сам застрелит жертву — «Ровно пятнадцати секунд достаточно для того, чтобы наш клиент скрылся из поля зрения, или чтобы его телохранитель успел заподозрить неладное и закрыть хозяина», — говорил Гектор перед заданием. Сразу же за этим молчаливый и задумчивый Левиафан, которого Аластор боготворил только за то, что он никогда не позволял себе бросаться из крайности в крайность, от ласки до насилия, как это делал Берсерк; этот самый Левиафан, в единственную секунду после первого выстрела должен был произвести второй — такой же бесшумный, прямо в голову Аластора. «Потому что ни у кого из нас нет выбора, — объяснял Гектор, — хороший наёмник не заваливает заданий. Хороший наёмник убивает. И никогда не мешкает. Если ты завалишь один раз, ты сделаешь это когда-то снова. А согласившись работать на нас, ты уже подписал первый контракт. Второй ты подпишешь после настоящего задания, когда мы будем уверены в тебе». Но он не подвёл тогда. Даже не из-за страха смерти. Просто не чувствовал слабости. Это уже стало его ремеслом. Когда силуэт вдалеке упал, Левиафан сказал лишь сырое «неплохо», и на этом всё закончилось.
