Еще в середине его рассказа князь Неизмир вдруг вздрогнул и подался вперед, вцепился в резные подлокотники кресла. Светел, стоявший возле расстеленной шкуры с дорогим и красиво отделанным кинжалом в руках, тоже поднял голову. Тополь, сидевший в углу гридницы, быстро повернулся, отыскивая глазами Кречета. Тот как раз искал его взгляда, и оба кметя из Стаи значительно посмотрели в глаза друг другу. И все подумали об одном.
– И… что же еще? – скрывая волнение, спросила княгиня Добровзора. – Вы не видели его? Их князя?
– Не видали. – Голован с сожалением покачал головой. – Да ему, говорят, не до нас. Он, говорят, личивинов уже в один поход сводил, на Рысей…
– Не на Рысей, на Медведей! – поправил его другой купец. – И побили Волки Медведей, так что те едва в берлогу уползли. Видно, и впрямь новый тот князь – парень не промах, хоть и личивин.
– А нам и хорошо! – опять подхватил Голован. – По белке с ладьи дать не трудно, зато сколько товару в целости сберегли!
Он широко и горделиво обвел рукой сверкающее серебро на мохнатых бурых шкурах – подать свой товар Голован Славенский умел. Но сейчас уже мало кто глядел на эти чудеса.
– А еще-то что про него говорят? – немного хрипло спросил сам князь. – Как, говоришь, зовут его?
– По-ихнему его зовут Метса-Пала. Сие значит – Лесной Пожар. Так они своего прародителя древнего, оборотня волкоглавого, зовут. А теперь, говорят, он вернулся с того света и опять своим народом править сел.
– А еще его зовут – Серебряный Волк, – густым голосом сказал тот купец, что уже раз поправлял старшину.
По гриднице прокатился изумленный гул. Никто не знал, что подумать об этом странном известии – о новом личивинском князе, который победил свирепое племя Медведей и додумался брать с купцов мыто вместо простого грабежа. И многие сразу подумали о том, от чего красота княгини поблекла, а князь с каждым месяцем делался все мрачнее.
Только в глазах Добровзоры при этом известии заблестели волнение и трепетная надежда, а князь нахмурился, глубокая морщина прорезала его переносье, лицо стало темней грозовой тучи.
Кусая губы, Светел бросил кинжал обратно на шкуру. Серебряный Волк! Мало ли почему личивинский вожак может носить такое прозвание. Но, как всегда, быстрее веришь в самое худшее, Светел против воли уже был уверен – это он, Дивий. Уже больше полугода они с князем хотели верить, что ненавистный оборотень пропал навсегда и больше не даст о себе знать. Но вот он… Он ли?
Прямо из гридницы князь Неизмир ушел в свою опочивальню и не показывался до темноты. Старик знахарь, лечивший в последние месяцы непонятные княжеские хвори, сунулся было за ним, но кмети вытолкали его вон. Не желая никого видеть, Неизмир сидел в темной горнице,[61] не велел даже зажигать огня. Как ни старался он убедить себя, что известие славенских купцов не стоит беспокойства, все равно его не оставляло чувство нависшей беды. Все эти долгие месяцы, ничего не зная о Дивии, он то надеялся, что проклятый оборотень мертв, то боялся, что тот вернется злобным духом. Не раз ему чудилось в ночной темноте движение лохматой тени, виделись горящие красным огнем глаза, блестящие клыки. Даже среди ясного дня беспричинный страх не оставлял князя. Нет и не будет ему покоя, пока Дивий бродит по земному миру.
После полуночи, не в силах больше выносить эту давящую неизвестность, князь тихо вышел из опочивальни и пошел к Двоеуму. Чародей не мог его успокоить, но мог хоть немного рассеять жуткую завесу тьмы. Каждый месяц после того поединка Неизмир побуждал чародея погадать о Дивии. Первые месяцы тот неутешительно качал головой – оборотень был жив и здоров. После Купалы для князя ненадолго блеснула надежда: Двоеум долго бился над чашей и огнем, бросал травы, шептал и смотрел, а потом сказал, что не видит Дивия в земном мире. Сначала Неизмир обрадовался – умер! Но через несколько дней Двоеум, испробовав новые гадания, огорчил его больше прежнего.
– Дивий силу приобрел больше прежней вдвое, – сказал он. – Теперь его сила больше моей ворожбы. Я его не вижу больше. И не увижу, коли сам показаться не захочет.
С тех пор князь утратил остатки покоя. Грозная тень нависала над ним во сне и наяву, он почти перестал есть, потемнел лицом, его волосы быстро седели, словно каждый месяц оборачивался для него годом.
И вот эта новость! Князь личивинов! Князь дикого, многочисленного, воинственного племени! Вчера они побили Медведей. А на кого они обратят свое оружие завтра?
– На меня! – сам себе шептал Неизмир, глядя вперед широко раскрытыми глазами, словно уже видел свою смерть. – У меня нет врага злее его – и я ему первый враг! На меня!
Двоеум жил не в княжеских хоромах, а в веже[62] на углу стены детинца.[63] Идя по заборолу,[64] князь кутался в меховой плащ, с которым не расставался и летом. Из маленького окошка чародея пробивался свет, это немного приободрило Неизмира.
Видно, его заметили заранее, потому что дверь сама распахнулась перед князем. Двоеум сидел возле очага, вокруг него на полу были разложены гадательные амулеты, стояли три чаши с водой – глиняная, серебряная и рябиновая.
– Не вижу я его, княже, – сразу сказал Двоеум. Он знал, что к нему придет сегодня князь, знал и о чем тот спросит. – Большая сила его бережет. Моей ворожбе к нему не пробиться.
– Сделай что-нибудь! – глухо потребовал князь. Он не доверял и Двоеуму тоже, но у него не было человека, которому он мог бы доверять больше. – Не мне тебя учить!
– Есть одно средство. – Чародей сунул в пламя очага тонкую веточку и стал наблюдать, как она горит, как будто это и было волшебное средство узнать правду.
– Какое? Что хочешь делай, только скажи – он ли это?
– Княгиня спит? – вдруг спросил Двоеум.
– Не знаю, – с удивлением и досадой ответил Неизмир. – Давно к себе ушла. Тебе на что?
– В том мое средство. Пока княгиня спит, я пошлю ее дух сына поискать. Я не найду – а она найдет, он ей родной как-никак. А после нам расскажет.
Неизмир помолчал – слишком необычным показалось ему такое средство. Но довольно быстро он решился. Страх перед оборотнем заполнил для него весь мир, он не мог думать ни о чем другом. Даже опасность для жены, которую наверняка таила в себе подобная ворожба, его не остановила – Неизмир просто не подумал об этом.
– Делай как знаешь. Только сейчас же!
Двоеум поднялся на ноги и стал собирать по своим ларцам какие-то мешочки. Набрав четыре или пять, он все их подвесил к поясу и взял свой посох с головой совы. Чародею не требовалась опора, но в важных случаях он всегда брал этот посох. Глянув на резную сову, Неизмир незаметно поежился под меховым плащом: часто прибегая к помощи ворожбы, он в душе боялся ее.
