- Разумеется, это правда, яу Ури, - Сураму не сердит недоверие ученика. – Это высшая магия, которой не учат в Академии. Причина её непопулярности в нежелании стихийников раскрывать душу.
- Но если они захотят, то смогут, так? Все-все? – не унимается Ной, обожающий рассказы о тайных чарах.
- Не все, Ури, - закругляет разговор осу, собирая драгоценные записи. – А только дети единого Времени Года…
…Ян сначала решил, что Мари сошла с ума. Дочь Зимы и сама не поверила бы, озвучь предложение кто-то другой.
- Какая разница, рехнулась я или нет?! – ругалась она, чуть не плача от холода, пробравшегося внутрь костей. – Если ничего не выйдет, сможешь позлорадствовать! А пока делай, что говорю! Давай руки!
Ладони Яна оказались теплее её собственных. Но пришлось приложить усилие, чтобы удержать их – обоих пленников рва била крупная дрожь.
- Нужно рассказывать о страхах? – мальчишка горестно хмыкнул, и губы выпустили новые клубы пара.
- Да! Начинай! – приказала Мари, судорожно соображая, что сказать, когда настанет её черед. Для успеха говорить следовало правду.
- Ну… - Ян шмыгнул замерзшим носом. – Смерти боюсь.
- Не то! – прошипела Мари, завидуя. Своего носа она не чувствовала и шевелить им не могла. – Смерти все боятся. Нужно что-то особенное. Своё.
- Тогда начинай ты! – панически потребовал мальчишка. – Это твоя затея!
- Ладно. Боюсь… - она представила нож со снежинкой на рукояти, торчащий из портрета Хлады на лестнице Зимнего Дворца. – Боюсь убийцы Королевы. Он меня преследует. Или… - стихийница неестественно засмеялась, - не боюсь? Теперь он до меня не доберется, отшельник выполнил его работу. Говори ты. Мне надо подумать.
- Боюсь… - Ян откашлялся и затараторил. - Боюсь, отец женится на ву Колни - нашей соседке. Зачастила к нам. То с картошкой пирог принесет, то с яблоками. Глаза подводит! Отец её за стол сажает, болтает до ночи. Меня этим Летом из школы не забрал. Зуб даю, свадьбу готовят!
- Боюсь, - Мари не знала, что именно должна почувствовать, заимствуя силу Яна, и просто сосредоточилась на мысли о ней. – Боюсь узнать, кто мой отец. Узнать окончательно, - добавила она тихо.
Вопреки полученным доказательствам, разум отказывался верить в родство с Рофусом.
- Ты не знаешь, кто твой отец? - переспросил Ян удивленно.
- Моя мать - человек. Шу, - пояснила Мари. - Она умерла, когда мне было пять лет. Большую часть жизни я провела в Академии Стихий. Оставалась там даже в каникулы. У мамы не было родственников. Отца я не знала. Но он точно стихийник Зимы. Не из слабых. Но все кандидаты мерзавцы…
Мари поймала себя на мысли, что рассказывает сокровенное мальчишке, которого несколько часов назад поколотила бы, посмей он задать вопрос о семье.
- Моя мама принадлежала Зиме, - Ян отвёл взгляд. – Она умерла шесть лет назад. Мама меня любила больше, чем отец. Он – сын Весны. Если мы отсюда не выберемся, у него гора с плеч упадет. Не нужно будет изображать заботу, - мальчишка быстро заморгал, чтобы сдержать навернувшиеся слезы. – Твоя очередь.
- Я не была в Весеннем Дворце, - зачастила Мари, боясь, что язык замерзнет. - Не могу судить о его жителях, но в Зимнем одни негодяи. Думают только о себе. О выгоде для клана. Они бесчувственные, безжалостные. Замороженные! Я не хочу туда возвращаться. Боюсь стать похожей на них. Вдруг сама не замечу, как начну меняться. Продолжай!
- Прозвучит нелепо, но я… - Ян стиснул зубы, собираясь с силами для признания в очередном страхе. – Боюсь выглядеть глупо. Но фоне других я сильный стихийник. В школе приходится изображать героя, поддерживать статус заводилы. Ты побила меня при первой встрече. Я должен был взять реванш, иначе б Осенью надо мной вся школа потешалась.
- Боюсь паучиху, - открывать рот становилось труднее, как и стоять на ногах. – Королеву-мать. Я для нее - игрушка. Вроде белой болонки у ног. Одно слово Северины, и конец. Никто не заступится. Не придет на помощь. Потому что я – безродная сирота… - голос задрожал от невыплаканных слез, но она взяла себя в руки и потребовала: - Дальше!
- Мне твердят, что я особенный, - Ян говорил медленнее, взгляд затуманился. - У меня, видите ли, есть предназначение и долг.
- Кто твердит? – на миг Мари забыла о потерявших чувствительность ногах.
Ян Дондрэ – особенный?!
- Зу Иллара и зу Норлок, - мальчишка нахохлился. – Они решили, у меня особенная сила, и я должен следовать наставлениям. Ругаются, что плохо стараюсь. Зу Норлок ругается, однажды слабаком назвала. Учитель ничего не говорит, но я по глазам вижу, что недоволен. А я не чувствую себя особенным, не понимаю, чего они привязались!
- А я себя боюсь, - прошептала Мари, прислушиваясь к сердцу. Показалось, оно замедляется. Лишь в голове упрямо стучало: «Вьюга, вьюга, вьюга». – Боюсь ту часть меня, которая ненавидит Зиму. Я принадлежу этому Времени Года, без сомнений, но что-то во мне сопротивляется. Не даёт спокойно жить. И никогда не даст. Не понимаю, почему…
Почудилось, что-то белое пролетело перед глазами. Снежинки? Нет, ещё одна галлюцинация, предшествующая забытью. Как пушистый хвост, который Мари недавно ловила. Но как похоже на снежные хлопья! Кружатся, будто настоящие. Падают прямо с неба. Жаль, не взаправду.
- Ситэрра! – завопил Ян, разжимая задеревеневшие пальцы. – Получилось, Ситэрра! Смотри, снег идёт! Высоко! Над лесом!
- Снег… - Мари пошатнулась. Ян попытался её подхватить, но не удержал замерзшими руками. – Ненастоящий… - в глазах потемнело, и уже не один мальчик уверял в несколько голосов, что нельзя терять сознание, а три или четыре.
Мари хотела попросить его перестать шуметь, но не сумела пошевелить языком. К чему? Это галлюцинация. Всё бред – и снег, и признания. Не было ничего. Они с Яном разбились о дно рва. Целую вечность назад…
****
Боль то уходила, то возвращалась снова. Всегда разная. Она впивалась в безвольное тело иглами льда, беспощадно пытала нежную кожу огнем, рвала на части внутренности, не давая Мари ни плакать, ни дышать. Каждая попытка открыть глаза приводила к новому болевому взрыву – голову жгли раскаленным железом изнутри. Лишь изредка до измученного рассудка долетали обрывки фраз, принося новую порцию отчаянья.
- Без шансов, - тихо говорила у изголовья Роксэль Норлок, когда Мари бил озноб и никто в мире не мог снять с неё снежного покрывала. – Слишком много силы ушло.
- Очень жаль, - сокрушался голос Грэма Иллары несколько тысяч часов спустя, пока она лежала на горячем песке и не могла пошевелиться.
Временами Мари всё же удавалось заплакать. В странной тишине она слышала, как слезинки, сбежав по щекам, подают на простыни. Тогда откликался ещё один голос, принадлежащий незнакомой женщине. Мягкий. Вкрадчивый.
