— Всё хорошо, Константин. Всё хорошо. Ты всё сделал очень правильно. До завтра, — спокойно ответил шеф и повесил трубку.
Рядом уже маячил неблагодарный призрак. За ним виднелась тень «верховного экзекутора».
Андрей, упустивший революцию, не разбираясь в субординации, упал на колени перед Даниилом Юрьевичем, который виделся ему ангелом мщения. Посмотрел на него умоляюще снизу вверх и выдавил:
— Извините… Я н-не…
— Этот дом закрыт для тебя, — отмахнулся от него шеф мунгов. — Убирайся. Ты свободен.
Призрак поднялся с колен, постепенно утрачивая материальность. Облегчение, не сравнимое даже с тем, которое он испытал днём, когда «слопал» последнюю ответственность, переполнило его. Пропали стены, пропали даже эти двое — пламенный хозяин, околдованный своим домом, и стальной старец с раскалёнными иглами вместо глаз. Небо стало плоским, звёзды на нём были как дырки в сыре, и в каждую из них можно было нырнуть и очутиться где-то ещё.
Давно уже Андрей, упустивший революцию, умчался навстречу свободе, чтобы наконец-то оказаться на второй ступени, где его заждались. Трофим Парфёнович исчез, как он исчезал всегда — без спецэффектов и прощаний. Дом снова заснул и видел во сне танец, который он бесконечно танцует со своим возлюбленным хозяином.
А шеф Тринадцатой редакции всё ещё сидел за столом и машинально водил пальцами по корпусу телефонного аппарата. Кажется, всеобщее убеждение в том, что Цианид ради пользы дела кого хочешь из-под земли достанет, теперь удалось подтвердить на практике.
С утра в Тринадцатой редакции что-то не заладилось. В очередной раз сорвались важные переговоры с крупной оптовой компанией: Константин Петрович с Даниилом Юрьевичем только зря приехали на работу к половине девятого, чтобы в девять уже сидеть за столом и обсуждать с оптовиками варианты взаимовыгодного партнёрства. Важных переговорщиков не было ни в девять, ни в десять, телефоны у них были отключены, а в половине одиннадцатого позвонила секретарша и металлическим голосом сообщила, что начальство занято более важными делами и просит перенести встречу на следующую неделю.
Куда-то пропали сёстры Гусевы — с вечера они никого не предупредили о том, что будут отсутствовать утром, и теперь не отвечали на телефонные звонки. Такое случалось редко, обычно Бойцы находили способ сообщить о своём местонахождении, даже если они сидели в засаде и выслеживали шемобора или случайно угодили в отделение по причине незначительной хулиганской выходки.
Остальные сотрудники тоже столкнулись с какими-то непредвиденными сложностями. Все ходили мрачные, да ещё дождь ливанул без предупреждения, так, что Виталик, писавший в этот момент отчёт по выполненному вчера желанию, не успел закрыть окно своего кабинета и всё, что лежало на подоконнике, промокло и стало непригодным для дальнейшего использования. Вдобавок в окно влетел ошалевший от буйства стихии голубь и изгадил то, до чего не дотянулись влажные щупальца дождя. Голубя остановили уже в коридоре: Лёва посмотрел на него мрачно, неласково, так, что птица поспешила сдаться в его крепкие руки и теперь, нахохлившись, сидела на крыльце.
Константин Петрович поймал Виталика за странным занятием (последний уверял, что таким образом пытался достичь гармонии и равновесия, необходимых для наведения порядка): высунув язык, Техник выводил на многострадальной стене своего кабинета фразу «Это не мой день!». Цианид, которому не терпелось сорвать на ком-нибудь зло, схватил парня за шкирку, выдворил в приёмную, выдал ему общую тетрадь на 96 листов и велел — под страхом штрафа размером в три оклада — исписать её всю злополучной фразой «Это не мой день». По мысли коммерческого директора, такое наказание должно было отвадить сотрудника от бессмысленных действий, вроде порчи стен, и без того требующих ремонта.
Немного разобравшись с мелкими неприятностями, мунги выбрались в приёмную в надежде услышать хоть какую-то радостную весть, но и тут их ждало разочарование: Денис, откомандированный вчера к загадочному букинисту, тоже вернулся ни с чем.
— Это немой день. Это глухой день. Это слепой день, — бормотал себе под нос Виталик. На него старались не смотреть — понятно было, что человек попал под раздачу случайно и теперь страдает за всех. Шурик попытался помочь ему — исписал две страницы «не моим днём», но был перехвачен Цианидом и откомандирован мыть посуду.
— Это не мой. И это не мой. И это не мой, — напутствовал его Виталик. Но Шурик покладисто вымыл и отчистил всё, включая две приготовленные на выброс тарелки. Тарелки оказались ничего себе, годные, с затейливым рисунком на донышке, и Константин Петрович даже предложил повесить их на стены для красоты. Виталик, которому терять уже было нечего, предложил повесить для красоты на стену коммерческого директора, потому что уж больно он нарядный сегодня. «Так, а ты чего прохлаждаешься тут и только зря переводишь бумагу?» — рявкнул в ответ нарядный Цербер, отобрал тетрадь, уже на четверть исписанную, и тем самым освободил сотрудника от бессмысленной повинности.
На правах униженного и оскорблённого, Техник решил пока не возвращаться в свой разорённый кабинет, а разлёгся на диване и стал принимать соболезнования.
Но соболезновать не спешили. Все уже всерьёз начали волноваться за сестёр Гусевых. Вслух никто не произносил этого, но было понятно, что над городом нависла крупная тень какого-нибудь опасного шемобора. И, может быть, не одного.
Даже Лёва не смог разрядить обстановку и похвастаться публикациями на тему «исполнения желаний» — сегодня их не было. Виталик было вспомнил, как вчера протащил эту тему в сценарий фильма, но Денис поспешил его разочаровать. Порфирий Сигизмундович славился тем, что, во-первых, снимал каждый фильм по десять лет, а во-вторых, отправлял на свалку 90 % отснятого материала. Из того, что оставалось, делал очень концептуальную картину, весьма далёкую от оригинального сценария. Говорил тем самым новое слово в мировом кинематографе. Получал десять тысяч самых разных призов, от половины презрительно отказывался, другую половину раздавал своим ученикам, удалялся каяться в какой-нибудь монастырь, откуда возвращался через две недели с идеей нового фильма. И начинался следующий цикл его жизни.
— Сколько же ему лет? — удивился Виталик. — Он пляшет и скачет, как молодой.
— Так актёры жалуются, что он их кровь пьёт, — припомнила Наташа. — Я вчера перед сном читала в каком-то журнале…
Лёва посоветовал ей не читать таких журналов, ни перед сном, ни даже вместо ужина.
