— Я им велел остаться. Думаешь, не стоило слушаться?
— Эх, — слуга только рукой махнул. — Хоть певичку какую к себе позовите. Там, в зале, одна глазастенькая сидит, наигрывает для гостей, выглядит весьма хорошо…
— Себе забери, если хочешь. Но странный ты все же — то остерегаешь, то готов доверить меня незнакомой женщине. Вдруг у нее отравленная шпилька в рукаве?
— Да ну вас, — проворчал Ариму, отступая. — Какая там шпилька… я этих красоток перевидал, глаза честные, глупые, хлопают. Такую не подошлешь. И при ней не сунутся все же.
— Не подошлешь… — Кэраи метнул взгляд в сторону каменной лохани. Стрекоза исчезла, но красноватое зарево понемногу разливалось по небу, наползало на крыши.
Ариму бродил по комнате, опасаясь скрипнуть половицей, но и остановиться не мог. Господин уже, верно, видел десятый сон — и как может спать, зная, что каждый миг может стать последним? Не обязательно и убийц присылать, достаточно подсыпать яд в питье, или пропитать ядом ароматическую палочку, воткнув ее под дверь.
Господин изменился за время дороги, наметанный глаз это сразу ловил, а незнакомый ничего бы и не заметил. Далекий какой-то стал, чуть не полупрозрачный, хотя вот же, вполне живой, настоящий. Не надо было ему возвращаться из Столицы. Наверное, там мог бы уже подыскать себе хорошую жену, а в должности все и так хорошо было, и род остался бы по-прежнему в милости. Благое было намерение, что тут сказать… было, да.
Чуть задержавшись у окна, Ариму заметил: со двора, пригибаясь, проворно двигалась темная фигура. По легкой хромоте он опознал того самого любознательного помощника. Куда это мерзавец собрался ночью?
Ариму подался было к двери — проследить за подозрительным типом, но опомнился. Так выдать себя — проще некуда. Уж лучше остаться и быть наготове.
Ночью раздался стук в дверь. Охранник, спавший на пороге, вскочил.
— Кто там?
— Не гневайтесь, что побеспокоить осмелился, — из-за двери голос казался смазанным, — Только велели письмо передать, и не мешкая, не дожидаться утра.
В приоткрытую створку только письмо и пропустили; поднявшийся Ариму взял его из рук охранника, передал господину, лампу поближе поднес.
Тот мгновенно пробежал строчки глазами.
— Едем, — сказал Кэраи, вскакивая и одним движением приводя себя в подобающей для дороги вид. Наконец-то он вновь стал прежним, а то было… брр, лучше не вспоминать. Пусть лучше столкнется с врагами, с честью погибнет даже, хоть и негоже о таком думать, чем растает, потеряв смысл, стремления и волю к жизни.
А снаружи поднимался рассвет, посветлели и небо, и крыши, и дорога теперь лежала в рассветную сторону, хоть и по-прежнему опасная, но все же с какой-то надеждой.
**
Сказки кончились.
Словно пытаясь наверстать то, чего не успел в жизни, Тайрену расспрашивал ее о прошлом. Нет, не расспрашивал даже — велел говорить, и она вспоминала все, что могла рассказать, об уроках музыки, о том, как делали к праздникам цветы-фонарики, о том, какими становятся улицы с наступлением ночи. Только то говорила, что годилось для слуха ребенка, и, хоть старалась не открывать истинного рода занятий своих, это уже не имело значения. Он слушал ее с закрытыми глазами — наверное, представлял.
Кое-чему Тайрену улыбался, кивал — он знал это от Энори. И о праздничной россыпи огней ночью в летние праздники, и о цветочных лодочках на волне…
— Все привыкли, что это не для меня, и я думал также. А сейчас почему-то хочется, — пожаловался как-то, глядя в окно. Оно было темным, попробуй что-то увидеть через решетку через полкомнаты ночью, да еще если рядом лампа горит. Жизнь есть только в этой комнатке, думала Лайэнэ. Пока еще есть.
Стражников она уже не замечала, а те может и ждали, пока наконец мальчик умрет и женщина достанется им.
Присланный новый врач Тайрену ничем не помог. И он все время боялся — вдруг именно его обвинят в смерти ценного заложника? Лайэнэ он невзлюбил сразу, невесть почему. К счастью, ночевал этот человек не с ними.
— Спать пора, маленький господин, завтра дорасскажу. Поздно уже, — молодая женщина, задумавшись, поднесла руку к пламени лампы — точь-в-точь как делал Энори, и обожглась разумеется, отдернула пальцы, слегка даже вскрикнув. Охрана насторожилась; через миг Лайэнэ поняла, что не ее вскрик тому причиной. Какие-то люди вошли в коридор, и не скрываются, идут по-хозяйски.
В железе и доспешной коже, высокие, темные; увидела их, когда резко отошла в сторону створка двери. Гости с охраной не церемонились: те едва успели схватиться за сабли — все же свои в доме! — как уже повалились на пол, и Лайэнэ, хоть ничего доброго о них сказать не могла, от души пожелала, чтоб только ранеными, не убитыми.
— Забирайте, — велел один из вошедших. Другой переступил через лежащее тело, подхватил на руки Тайрену. Лайэнэ вцепилась и в мужчину, и в мальчика одновременно. Тот дернул плечом, пытаясь ее отбросить, но первый — он, видно, был главнее — велел:
— Да заберем эту бабу тоже, господин разберется.
Двор, в отличие от сада, освещен был отлично, сверху подвешенными на цепях фонарями, по бокам факелами. И почти никого, а Лайэнэ казалось, тут должен торчать едва ли не целый гарнизон. Или с ними поступили, как со стражей в комнате?
Нескольких лошадей держали под уздцы слуги. У лошадей стояли четверо в дорожном, о чем-то разговаривали. Один из них, самый высокий, ладно скроенный, в темно-алой головной повязке, резко повернулся ей вслед и, кажется, присвистнул. Она с содроганием поняла, что знает этого человека. Хуже того… похоже, и ее тоже узнали.
Сейчас их везли не в деревянном коробе, а верхом, но по ночи Лайэнэ все равно ничего не разобрала. И сами скачущие были тенями в темноте.
То справа, то слева поднимались склоны холмов, порой вдалеке виднелись огни поселений. Раз копыта коней прогрохотали по деревянным доскам моста. Маленькая какая-то речка, в округе немало таких. Хотя уже неважно, куда именно привезут, все равно для Лайэнэ теперь пойдет игра по другим правилам. Если ей вообще позволят играть.
У дома, куда привезли, оказалась массивная, мохнатая живая изгородь в человеческий рост. Приметное поместье. Хотела попристальней разглядеть — не успела; всадники въехали во двор, мальчика сняли с седла и унесли куда-то, пока она еще выдыхала после скачки и озиралась по сторонам.
А потом ее повели внутрь дома, не слишком вежливо, но и не так грубо, как она опасалась.
— Ну, привет! — сказал Макори. Он вошел следом за ней, казалось, заполнив собой не самую маленькую комнату.
Лайэнэ низко поклонилась, скрывая замешательство и страх.
— Высокородный господин хочет сказать…
— Да перестань уже. И тебя не узнали — они что, слепые? Хороших подручных набрал отец, ничего не скажешь. Давай, выкладывай все… а впрочем, сперва смой с себя эту мерзость и переоденься.
Через полчаса она, смывшая с себя всю грязь заключения, входила в его комнату, шелестя розовым шелком подола. Хоть не до того было, все же промелькнуло любопытство — чье платье дала ей служанка? Постаралась причесаться как можно тщательней, и стерла остатки ореховой краски с лица — та сошла легко в горячей воде. Ничего сейчас не было на ее лице, не дарованного природой, это казалось немного странно, и, кажется, делало ее моложе.
Но красота сейчас не значила ничего — и в прежние дни Макори не интересовался Лайэнэ, разве что на дружеских пирушках мог хоть немного уделить ей внимание.
После комнатки, где провела взаперти почти две недели с несколькими людьми, эта показалась огромной, да и пустой была, словно половину мебели отсюда вывезли. Нет, это не дом Нэйта, те любят роскошь.
Странная картина висела на стене, рама в три шага шириной — даже сейчас, к чему угодно готовая, первым делом заметила полотно. Лисица держала за шею черно-белого журавля, глаза у обоих показались ей человечьими. Хорошее предзнаменование? Или плохое?
Смотря кто есть кто на картине…
Макори — он удобно устроился в кресле подле низкого столика, заставленного какой-то снедью, изменил обычному своему богатству наряда, сейчас на нем все было темно-серое, дорожное, лишь ворот и манжеты нижней блузы пламенели алым — заря над пепелищем. Глядел зло и весело, и словно бы наслаждался всей ситуацией.
