Бельт пожал плечами. Вот такие словесные выверты он не любил, пожалуй, еще больше, чем сюрпризы. Но в возвращении Орина он не сомневался, куда тому деваться-то?
И оказался прав. Орин с компанией вернулся еще до заката, замерзший и хмельной от переполнявшей его радости. Оставив Дышлю и Равву весело орать друг на друга во дворе, он вбежал в зал, распахивая на ходу полушубок.
— Прошу прощения, но грешно не закончить год весельем! Как есть — грешно. Скоро Всевидящий прикроет Око, и не будет больше фарта честному человеку.
Орин кинул мешок между кубками и подносами и продолжил, глядя на Бельта:
— Прости, старина! Я знал, что ты не одобришь, но не сидеть же тут, под бабьим боком…
И рассмеялся, развязывая горловину мешка. По столешнице покатились кольца, тонко звякнули серьги, шлепнулся кошель с гербом. Тихо ахнула Майне.
— Ты с ума сошел? Ты же нас всех…
— Я бы тут с ума сошел. Нет, ну тоска ж такая, что хоть добровольно Понорок расколупывай и в колодец лезь! — Подобрав колечко, Орин вытер его о полушубок и протянул Бельту. — На, Ласке подаришь в честь праздника. Скажи, что я не злюсь, пусть выходит. Стерва она, конечно, но в деле полезная. Только на пасть свою пусть замок повесит.
От Орина несло кровью, и запах этот в сочетании с темным пятном на рукаве полушубка и блеском в синих глазах, диковатым, но знакомым, рассказал больше, чем Бельту хотелось знать сегодня.
— Ты не думай, десятник, я не дурак, чтоб свидетелей оставлять. А мало ли людей по зиме пропадает? Ну так что, пьем-гуляем — Всевидящего усыпляем!?
Тот выход действительно не имел никаких внешних последствий, зато повлек кое-какие внутренние. Главным из них стала беседа Орина с Хэбу, разговор долгий и сложный, во время которого первый больше отмалчивался, а второй вколачивал слова, будто гвозди. О глупости подобных поступков, о неуважении к хозяевам, о нарушении, в конце концов, вещей намного более серьезных, чем себе представляет двадцатилетний юнец.
Именно тогда Бельту показалось, что он впервые видит настоящего Хэбу, главу рода Ум-Пан, истинного хозяина ханмэ Мельши. Однако точно так же Бельт видел и то, что Орин слушает только оттого, что в комнате сидит Майне и смотрит на него с восторгом и почти восхищением. Вот с нее Орин взгляда не сводил, а потом, когда Хэбу замолчал-таки, подарил девчонке серьги.
Майне приняла и сбивчиво попросила больше не рисковать собой. Послушает ли он? Сегодня — возможно, и завтра тоже, а вот дальше… Неспокойный у Орина нрав.
С Лаской же получилось не совсем, чтобы хорошо, но, как впоследствии решил Бельт, все лучше, чем было прежде. А причиной перемен стало кольцо. Вот чувствовал он, что не нужно было отдавать, но сделал это и слова Ориновы передал, как сумел — понадеялся, что девка разозлиться. А не тут-то было: Ласка взяла колечко, целый день примеряла — то на один палец наденет, то на другой — и ночь не ложилась, а утром исчезла, правда, очень скоро нашлась на конюшне.
Забравшись в стойло, Ласка выглаживала скребком коня. Тут же, перекинутые через дверь, виднелись и потник с седлом. Уздечка свисала с колышка. Лук и колчан со стрелами лежали, прикрытые холстиной.
— Ну и куда собралась?
Она даже не обернулась.
— Насовсем уходишь? Или так, поохотиться, покуражиться, злость разогнать?
— Отстань. Ты все равно не поймешь.
— Чего не пойму?
— Он меня оскорбил. Это… Это нехорошо. Я ведь выше его по крови, я — наир.
— Ну-ну. — Бельт погладил горбатую конскую морду и, почесав за ухом, вытянул из гривы сохлый репей. — Ты, благородная, помылась бы, а то смердишь, сил нет.
Ласка застыла со скребком в руке.
— А вид — да, благородный, кожа да кости. Хотя я слышал, что у вас чем худлявей, тем благородней. Или это от злости, которая тебя крутит и днем, и ночью? Ну ты ж наир, обид не прощаешь, отступать не отступишь, как влезла в дерьмо, так с упоением в него и погружаешься.
— А как выбраться? Как? — Ласка сползла по стене на землю и, закрыв лицо руками, спросила: — Как, скажи мне, ак-найрум?
— Для начала — помойся. И уж тем более не езди никуда.
Лошадь, боднув мордой в плечо, громко заржала. А Ласка с того вечера начала выходить в общий зал, держалась спокойно, отстраненно. И вправду, почти как благородная. Шрама же за волосами почти и не видать.
Еще трижды Орин пытался выехать на промысел, но теперь все слуги — а конюшие в особенности — были предупреждены и сразу докладывали о сборах. Начинались новые скандалы и ругань, слезы Майне и крики Хэбу. Все три раза Бельту приходилось вмешиваться, успокаивать, уговаривать, орать, а в последнем случае дошло до кулаков. Выбитые зубы Дышли да переломанный нос Раввы заставили лесных людей отступиться, но надолго ли? Не усидят они в Мельши, неугомонная натура Орина дела требует, а в замке тишь да покой. Правда, порой чудилось в этой тишине что-то недоброе, упреждающее об опасности, но на такие предчувствия Бельт плевал — чай, не баба.
На сей раз предчувствиям суждено было сбыться. Началось все вполне ожидаемо: Орину удалось выбраться из замка. Перед рассветом Бельт слышал крики, свист и веселый шепелявый Дышлин голос, видел из окна, как открылись ворота, выпуская верховых, и даже матюкнулся, но больше от злости, что разбудили затемно.
Второй раз Бельт проснулся около полудня и снова — от дворовой суеты. Лаяли собаки, ржали лошади, гомонили люди. А у самой стены, укрываясь в короткой полуденной тени Понорка, стояла повозка с зарешеченными оконцами и мощными дверями. Вон и Хэбу торопится навстречу гостям, суетится.
— Чего там? — подала голос Ласка из своего угла, прибранного и обустроенного теперь вполне приличной лежанкой. — Орин вернулся?
— Да нет. Вроде карета коллектора. И охраны — никакой.
— Коллектор и без охраны?
— Ну пара вахтангаров есть.
Не разглядеть, то ли двое, то ли четверо, если те, которые на низеньких лошадках не слуги. Хотя за воротами и полноценная вахтага ждать может.
Тем временем Хэбу успел побывать внутри кареты и выбраться наружу. Он быстро вернулся в дом и снова появился только спустя четверть часа. Бельту давно наскучило наблюдение, и теперь на подоконнике сидела Ласка, поглядывая вниз без особого интереса.
— Старый хрен какой-то сверток тащит. Шкатулка, что ли? А я говорила, что надо в замке хорошенько пошуровать, а не на тракте задницы морозить… Всё, уезжают.
Ее словам вторили лошадиное ржание, крики возницы и скрип вратных створок.
— Так они, чего доброго, на Орина и выскочат. — Ласка, спрыгнув с подоконника, потянулась, зевнула и, плюхнувшись на лежанку, заметила: — На все воля Всевидящего.
