Семью днями позже путешественники наконец прошли горы Парне и вступили в сумрачный и влажный лес Тобина Теперь они передвигались быстрее. Дело было не в смене ландшафта просто Барам стал спать по ночам и день ото дня становился все крепче. Оррис видел, насколько увереннее он теперь шагает по тропе, и чувствовал, что за дневной переход они покрывают гораздо большее расстояние. Нетерпение и раздражительность Орриса пошли на убыль. Хотя нельзя сказать, что он был доволен. Несмотря на некоторый прогресс, спустя месяц они по-прежнему шли лесом Тобина. Будь он один, Оррис уже дошел бы за это время до Берегового хребта
К тому же, хоть и отпала проблема сна, возникли новые сложности. Чем больше Барам осваивался со своей свободой, тем труднее становилось с ним ладить. При переходе через Священный лес он стал сопротивляться требованиям Орриса отправляться в путь по утрам. Он просто отказывался вставать или специально слишком медленно ел. Потом Барам стал настаивать на более длительных дневных привалах. Когда они наконец вышли из леса Тобина и начали подъем на Изумрудные холмы, Барам стал совершенно неуправляем. Он мог загасить костер, залив его водой или забросав грязью, хоть и знал, что Оррису не составит труда развести его вновь. Иногда он намеренно расплескивал запасы питьевой воды или опрокидывал вертела, на которых жарилось мясо.
Пока они пересекали степь, отделявшую Изумрудные холмы от Великой пустыни, Оррису удавалось держать себя в руках, несмотря на нескончаемые выходки чужестранца. Понимая, что Барам провоцирует его, маг решил не обращать на него внимания.
Однако во время первой же ночевки в пустыне Барам перешел все границы. День был долгим и изнурительно жарким, да еще и утомительным из-за бесконечных задержек в пути. Они, правда, прошли довольно много, но не так много, как надеялся Оррис. В конце концов, когда погас последний луч света, маг, хотя и неохотно, подал знак сделать привал, и они разбили лагерь на берегу Длинной реки. Он послал Анизир поймать какую-нибудь дичь на ужин и развел огонь. Барам был как-то подозрительно тих, и Оррис решил, что он просто измотан переходом. Анизир вскоре вернулась с большой жирной уткой, Оррис быстро разделал ее и насадил на вертел. Отвернувшись от костра, маг стал собирать ветки карликовой сосны, чтобы подбросить в огонь, и не видел, как Барам одним прыжком оказался у костра. Оррис обернулся, когда было уже слишком поздно. Не обращая внимания на окрики Орриса, Барам сбил вертел с распорки и вместе с почти готовой уткой забросил его в реку.
В другой день Оррис, возможно, и стерпел бы потерю ужина, но сейчас он не выдержал и взорвался. Не раздумывая, он схватил Барама за плечо, круто развернул его и с размаху заехал по лицу. Чужеземец подался назад и упал на спину. Из носа потекла кровь.
— Ублюдок! — стоя над ним и тяжело дыша, рявкнул Оррис. Руку саднило, но Оррис этого ни за что не показал бы. — Я сыт по горло твоими выходками, чужеземец! Ты слышишь это? Довольно! В следующий раз будет хуже, клянусь Ариком!
Барам поднес руку к лицу и с изумлением уставился на стекавшую по пальцам кровь. Злобно процедив что-то на своем языке, он поднялся и угрожающе двинулся к Оррису. Анизир расправила крылья и зашипела, а маг направил посох Бараму в грудь. Тому пришлось отступить.
Оррис мрачно усмехнулся:
— Ты ведь помнишь, что может сделать с человеком Волшебный огонь, а, чужеземец?
Барам не отрываясь, зло смотрел на него, струйка крови стекала по лицу и исчезала в усах и бороде, но двинуться с места он не решился. Так они и смотрели друг на друга, пока Барам не развернулся, буркнув что-то, признавая себя побежденным.
Остаток ночи показался нескончаемым. Оррис снова послал Анизир на охоту, чтобы все-таки приготовить еду. Она принесла зайца, Оррис его приготовил и предложил часть Бараму, думая, что тот откажется. Но чужестранец взял, и они поели в молчании, стараясь не смотреть друг другу в глаза. После еды они, как обычно, продолжали исподтишка наблюдать друг за другом. Но в эту ночь в их взаимной настороженности появилось нечто новое, Оррис это хорошо почувствовал. Впервые Барам не повторял свои заунывные заклинания, а просто тихо сидел. Но главное — сами взаимоотношения изменились, причем по вине Орриса. Они, конечно, никогда не были друзьями, их и товарищами было бы трудно назвать, разве что формально. Но открытой вражды между ними тоже никогда не проявлялось. До сегодняшнего дня. Оррис пересек некий невидимый барьер, позволив себе ударить чужестранца, — и теперь они стали врагами. Сейчас он чувствовал, что Барам выжидает, когда он заснет, возможно, чтобы убить его.
Ночь превратилась в состязание их выносливости и воли, оба старались не уснуть изо всех сил, и оба ждали, когда же другой не выдержит и задремлет. Оррис, конечно, не сомневался в бдительности Анизир, но боялся, что сам он спросонья не сможет сразу сориентироваться, даже если она его и разбудит. Вот и вышло, что оба так и не сомкнули глаз и даже почти не двигались. Оррис лишь время от времени протягивал руку за очередной щепкой, чтобы маленький костерок совсем не погас, но не решался отойти подальше, боясь, как бы чужестранец не напал на него или не попытался сбежать. Они просто наблюдали друг за другом. И когда небо на востоке наконец начало светлеть, оба одновременно повернули головы в сторону поднимающегося над зарослями шалфея и можжевельника солнца.
Мужчины молча встали на затекшие ноги. Оррис развязал мешок с припасами, вытащил горсть сухофруктов и передал сумку чужестранцу. Тот кинул на него угрюмый взгляд, но еду взял и вернул мешок.
— Уж не знаю, понимаешь ли ты все, что я говорю, чужестранец, — жуя, произнес Оррис, — но подозреваю, что почти все, хоть ты этого и не показываешь. Поэтому слушай: сегодня я больше не потерплю никаких вывертов. Нужно наверстать упущенное время, мы слишком много его потратили, пока сюда добрались. И мне наплевать, что для этого потребуется. Пусть мне даже придется избить тебя до полусмерти и тащить на себе. Поэтому, когда я говорю: «Идем», ты идешь, без всяких отговорок и фокусов. Будешь делать то, что я прикажу. Ясно?
Барам глазел на него с прежним выражением лица. Но, однако, они отправились к югу восточным берегом реки без промедления, и весь день Барам беспрекословно слушался Орриса. Хотя совершенно очевидно было, что он не испытывает от этого особой радости, диковатые серые глаза смотрели зло и вызывающе, и после завтрака он больше не принимал никакой пищи. Но все же им удалось пройти почти шесть лиг, столько они еще никогда не преодолевали. Был поздний вечер, длинные лучи солнца золотили заросли шалфея и спокойные воды реки, и Оррис, очень довольный результатом дня, стал раздумывать о происшествиях минувшей ночи. Он действительно разрушил их прежние взаимоотношения, не сдержавшись и ударив Барама, но, может, оно и к лучшему? По словам Бадена, порядки на родине этого человека были жестокими. Возможно, размышлял маг, как раз и требовалось применить силу, чтобы чужестранец признал его старшинство? Оррис ухмыльнулся про себя. Он, может, и не понимает нашего языка, но разбитый нос, похоже, — неплохой аргумент.
