Так что именно сюда они направились из чрезмерно гостеприимного императорского дворца, а по пути Мэль и рассказал «потерявшему память» магу, как у того появились владения в Эверграде.
– Не расплавишься?– поинтересовался Мэль.
– Нет,– кратко ответил Арон, продолжая наслаждаться ласкающим теплом солнца. Казалось, сколько бы он ни стоял так, никогда не будет слишком долго.
– Ну и замечательно,– согласился полукровка,– хотя кровь солнечной гидры– вещь хитрая... А как насчет магии? Сила вернулась?
– С пару эльфъих слез наберется,– нехотя проговорил северянин.
При всей его предыстории, при всей прежней нелюбви к магами вообще и особой ненависти к темным,– переносить отсутствие магической силы оказалось болезненно. Пока они были во дворце императора, пока первой заботой было выжить, он мог не обращать внимание на гнетущее ощущение внутренней пустоты. Но здесь, в относительной безопасности, ему пришлось взглянуть в глаза правде– он изменился. Он хотел обладать магией, хотел чувствовать, всегда чувствовать это кипение огня в своей душе, эти потоки стихийных энергий в собственной душе. Пока что его воля была сильнее этого желания, но как долго продлиться это пока?
И, если однажды понадобится, сумеет ли он добровольно отказаться от дара, который не просил, от дара демона, от власти над темной магией?
– Что-то ты расстроился, твое магичество,– Мэль легко хлопнул его по плечу,– можно подумать, в первый раз Силу теряешь. Сам знаешь, еще несколько дней– и все вернется.
– Знаю,– согласился Арон, не торопясь объяснять полукровки настоящую причину своей задумчивости,– знаю, но не помню. А это совсем иначе.
Мэль помолчал.
– Ребята скоро вернутся,– сказал после паузы,– хочешь поговорить с ними?
– Нет,– Арон в последний раз окинул почти равнодушным взглядом дворец, который он-темный-маг забрал у рода Таш-Авит, прежде тот ополовинив,– нет, но я собираюсь тихо посидеть в самом темном углу и послушать ваш разговор.
Ребята Мэля, конечно же, оказались оборотнями, и, конечно же, в глазах каждого из них горел лунный огонь.
«Янтарноглазые»– вспомнилось Арону,– так называли этих полулюдей на севере. В далеком детстве матушка рассказывала ему сказку, которая, как почти всякая сказка, была чем-то большим, была сердцем легенды, переделкой истинной истории.
В той сказке в страшные ночи Передела в одно племя пришел некий юный бог, не назвавший своего имени, и предложил помочь, сделать так, чтобы не умирали от голода их дети, не уходили добровольно в зимнюю стужу еще живые старики. Предложил им стать лучшими среди всех охотниками, обрести нюх, ловкость и быстроту зверя. И когда люди спросили, в обмен на что он даст им это, бог лишь засмеялся и сказал: плата так мала, что, отдав ее, они даже не поймут этого. И они действительно не поняли. Ни они, ни их дети, ни дети их детей...
Так рассказывала его матушка, сама дочь воина и жрицы. А когда сын спрашивал, что именно они, эти люди, принявшие дар бога, потеряли, смеялась и говорила– «спроси у них, если встретишь, что нужно потерять, чтобы стать полулюдьми, потому что я этого не знаю» .
Жаль только, она никогда не упоминала, кем становятся те, кто принимает дар темной магии, и что при этом теряют. Душу?
Арон слушал молча, не вмешиваясь в разговор полукровки и оборотней, лишь иногда скользил взглядом по незнакомым лицам.
Слушал про жизнь столицы, про ту ее часть, которая известна тайным службам императора, и про ту, о которой они не должны подозревать. Про нелюдей, скрывающихся под человеческими масками, про полулюдей и про просто людей, обычных смертных. Про надменных эльфов, про Народ Песков, впервые со времен Первого Императора приславших посольство в Эверград.
Просто слушал, слишком опустошенный внутри, чтобы испытывать какие-то эмоции, пока один из них не назвал очень знакомое имя– имя человека, которого Арон второго дня видел в императорском парке среди придворных. И рядом с этим знакомым именем имя другое– родное до боли.
– Мне нужно полное досье на ар-Уна, его супругу и всех детей.– Тонгил скривился, словно от боли, и остановил свое бесконечное хождение по пустому залу.– Это должно быть сделано в первую очередь.
– Как скажешь,– покладисто согласился полуэльф, с любопытством наблюдая за метаниями друга,– а могу я узнать, чем именно они так важны?
– Я объясню тебе... позднее.– Арон поднес сжатые кулаки к вискам, пытаясь избавиться от образов, подкидываемых ожившим воображением. Но ведь это действительно была другая реальность, другой он, отчего и все остальное не могло измениться? Но почему, почему оно должно было измениться именно так?
– Ну что ж, таинственный ты наш, позднее так позднее,– Мэль упруго вскочил со своего места,– я напомню, если что.
Крупица за крупицей, возвращалась магия. Крупица за крупицей– вспышки огня, власть над водой, землей, воздухом. И тьма. Нет, не так: Тьма. Обладание ею было самим сладким, самым желанным; и Тонгил метался на широком ложе, пойманный между сном и явью, не в силах вырваться, уже не желая вырваться. Сперва– лишь способ выжить, нежеланный дар, теперь...
А потом сон победил, принеся на своих крыльях обрывок не то сказки, не то воспоминания:
Глаза чужака были залиты чернотой, словно дегтем, по самые ресницы. Ни радужной оболочки, ни зрачка,– наверное там, откуда он явился, в них не было нужды.
– Радуйся, маг,– голос чужака гулко раскатился по пустынном у прибрежном у гроте, по затерянному храму сгинувшего морского божества, с некоторых пор принадлежавшему божеству новому,– радуйся!
Маг молча кивнул, принимая древнее приветствие, которое теперь сохранилось лишь в самых затерянных углах мира, но не ответил таким же. Радость– он не желал никому разделить с ним это чувство. Не желал, а потому промолчал: ведь здесь все слова имели силу, имели власть над реальностью.
Черноглазый поклонился в пустоту грота, или храма,– и сделал шаг в сторону, растворившись в тенях. Насовсем.
Маг скользнул взглядом по остаткам таящего эррэ вестника– не рожденного, созданного– по игрушке бога– отвернулся. Однажды он тоже сможет создавать собственные игрушки– так же походя ломать их– и воссоздавать вновь. Из пепла, из воды, из тьмы.
Однажды.
А пока он должен был предстать перед богом, которому обещал служение, посмотреть в его вечно изменчивый лик, взять глоток его мудрости и горсть его страха...
Стены грота раздвинулись, выросли, и узкая щель неба стала еще меньше, отодвинулась дальше, исчезла. Померк и так неяркий солнечный свет, возвратив власть тьме.
