Впрочем, боги к стенаниям Тытырина остались глухи — молния не ударила, никто не побежал. Видно, плохо он молился. Имел, правда, место один случай, но при всем моем желании к промыслу богов отнести я его не мог: очередной песец — существо бессмысленное и коварное — зачем-то выскочило из кустов, укусил Тытырина за ногу и скрылся. Вряд ли это был знак, но сам прозайка сильно задумался.
В тот вечер мы не дошли до Деспотата, хотя я его и почуял — ветер принес запах гари, навоза и печеного хлеба. Тытырин, впрочем, ничего не заметил. Он сожрал две коробки сардин, закусил лепешкой, запил чаем и, пристроив на камне свой писательский агрегат, накинулся на него с писательской же агрессией.
Я сварил себе суп из копченой колбасы и лука, выхлебал полкотелка, а полкотелка оставил на утро. Потом решил потренироваться.
Тренировка была проста. Я выхватывал и прятал обратно револьверы. Упражнение обычое, но проделывать его при больной руке было нелегко, скорость невысокая. Однако и такой мне хватило бы. Скорость меня не напрягала, смущало то, что рука никак не заживала. И выглядела как один большой ожог, только не заросший. И не проходящий. Никак не проходящий. Утешало одно — если бы у меня было что-то заразное и смертельно опасное, краснота поползла бы выше. Но к локтю краснота не распространялась, сосредоточившись на ладони. И боль…
Ладно. Я тренировался.
Выхватывал-прятал, выхватывал-прятал, выхватывал-прятал, а сам все ходил кругами и поглядывал на Тытырина и его работу. Прочитать по-хорошему не получалось, и в конце концов мне даже пришлось уронить револьвер. И когда я наклонился, чтобы его поднять, то успел ознакомиться с текстом посредством скорочтения.
«…величественная Супротив-Гора, будто вывалившаяся из котомки самого Симоргла-Держателя в те громовые дни, когда вершил он свое радомыслие. Почувствовал в сердце моем любостай, и кануны, и слезы на глаза навернулись чистоводные, и пролил я их.
Уже два дня шеломили мы по непроходимой здре, и на день второй, когда Усень спрятался в кущи, яко птица-снегирь в просиньце, был мне знак. Явилось чудище мне, вида красного и бисятного, и хотело пожрать мя.
А спутник мой, тля жалкая, убоялся чудища шерстнатого и пал на колени и стал молить прощения. И было это так:
— Не надо! Не убивайте меня! Я хочу жить! Я еще много в жизни не попробовал!
И далее так, и далее так. И таить чего, пала на душу мою жля и кручина, и восхотел я тождь криведного, как спутник мой, не слышавший Лады, трус и муравель, тля жалкая…»
Так, фантазируем помаленьку. Значит, я жалкая тля и муравель… Тьфу, название-то какое паскудное! Паскудней и не придумать. Ну, хорошо. Я решил сразу не наказывать этого гада. Потом. При случае. При обязательном случае.
Тытырин злобно на меня оглянулся, я поднял револьвер и продолжил тренировку. Так мы и жили до вечера — я работал с револьверами, а Тытырин стучал, высунув язык чуть ли не до пупа. Потом стемнело, и мы легли спать.
Спать, спать.
Ничего, наш Снорри Эшенбах мне ответит. За муравля он ответит. Гадкое какое слово — муравель…
Не успел проснуться, как выстрелил.
Хорошее качество — стрелять, еще не успев проснуться. Следую заветам Варгаса. Хотя Варгас рекомендовал тренироваться каждый день, а у меня на каждый моральных сил не хватает. И патронов не напасешься. И вообще.
Стрелял с левой руки, из Берты, в ней как раз лежали патроны с пластиком. Гуманизм — лучшее из того, что придумало человечество. Я сам гуманист…
Тьфу, чего ко мне этот гуманизм так привязался? Стрельба и гуманизм несовместимы…
Попал — я никогда не промахиваюсь! — во всадника. В плечо ему прямо. Всадник отвалился назад, лошадь с испугу подсела, и они обрушились вместе на землю с грохочущим железным звуком, будто пирамида из консервных банок рассыпалась.
Я откатывался в сторону и уже слышал свист срывающихся арбалетных болтов. Фрт-фрт-фрт! Не попали, один чирканул по ноге. Но разозлили они меня изрядно. Захотелось их всех немножечко перебить.
— Не стрелять! — прохрипели откуда-то глухо.
Будто из-под земли.
И уже слышал я визг, и кто-то волок уже куда-то прозайку Тытырина и бил его древками копий. Картина сама по себе радостная…
— Не стрелять!
Голос был глухой, но все равно девчачий, хотя строгий и начальственный. Я думал уже начать отбиваться, пулять, как ненормальный, в разные стороны, стрелять, валить, Берта и Дырокол хотели крови…
— Опустить оружие! — велел голос.
Ну, думаю, хоть один здравомыслящий человек. И я тоже не стал стрелять. Демонстративно, с дружелюбной улыбкой спрятал револьверы и огляделся, оценил обстановку. Ситуация так себе: меня окружили, где-то вне зоны видимости Тытырин прорычал какое-то проклятие на своем псевдославянском.
Вокруг костра, ощетинившись пиками, алебардами, арбалетами, луками, кривыми секирами и другим средневековым оружием, стояло воинское формирование. Мрачные типы в черной лакированной броне, с белыми лицами.
О, девчонки! Так и есть, Эльфийская Ортодоксальная Лига. Встречался я уже с ними, встречался. Серьезные девицы. Предводительница у них симпатичная. Ариэлль, кажется, а в миру… память подводит… Анна Косатова? Нет, Косолапова. Пусть Ариэлль, это имя мне нравится. Надеюсь, что не ее я подстрелил.
Впрочем, вокруг были не только девчонки, несколько косматых парней в каких-то лохмотьях тоже присутствовали. Угрюмо сжимали томагавки, но при этом выглядели нерешительно.
И лошадь еще. Все стояли вокруг меня и вокруг лошади, а та лежала себе на траве и, судя по довольной морде, подниматься не собиралась. Хотя под ней что-то явно шевелилось и стремилось вырваться на свободу.
— Уберите! — прохрипел голос злобно. — Снимите же ее…
Жаль, подумал я. Значит, все-таки на коне была Ариэлль. А я ее подстрелил. Но не насмерть.
— Вот именно, — сказал я, — уберите копытное. А то из начальницы получится лепешка. Куда ее потом денете?
Кто-то додумался, ткнул коняшку пикой в ляжку. Лошадь испуганно ржанула и поднялась. Точно, под ней, изрядно впечатанная в тутошний чернозем, лежала моя давнишняя знакомая Ариэлль Косолапова. Приятная встреча.
— Приветствую, мадам, — кивнул я и подал Ариэлль руку. — Прекрасная погода, не правда ли?
Ариэлль кивнула, руку приняла и поднялась. С изяществом, кстати. Мало кто восстанет после того, как попал под лошадь, а Ариэлль смогла. Так, немного скрипнула.
— Рад сделать знакомство, — сказал я. — Вчера погода была тоже благоприятная. Вы не ушиблись?
— Я тоже… — сипло и немножко невменяемо откликнулась Ариэлль. — Тоже рада… Не ушиблась…
