— Рад сделать знакомство, — сказал я. — Вчера погода была тоже благоприятная. Вы не ушиблись?
— Я тоже… — сипло и немножко невменяемо откликнулась Ариэлль. — Тоже рада… Не ушиблась…
И я подумал, что сип у нее вовсе не из-за придавленности четвероногим, а из-за простуды.
— Не хотите ли отведать бычков в томате? — предложил я. — У моего раба есть запас.
— Бычки в томате? — одурело прохрипела Ариэлль. — Бычки…
Вся окружающая банда глядела на происходящее оторопело.
— Можете… — махнула в их сторону рукой Ариэлль, — можете располагаться лагерем… там… тут… рядом…
Окружающая банда принялась устраиваться неподалеку лагерем, а я подбросил в угли веток и галантным движением пригласил эльфийскую начальницу к костру, куртуазно проворковав:
— Прошу вас, разделите мой скромный ужин.
Взял хворост, разделил на две части, покрыл одеялами, получились кресла. Мы уселись. Было еще довольно темно, но вокруг костра свет, а за ним ночь, и в ней гремели железом эльфы.
— Мы это… — начала Ариэлль. — Мы…
Потрогала подбородок, и мне показалось, что она стесняется чего-то.
— О делах потом, — остановил ее я. — Как говорят в Аризоне, о бизнесах потом, сначала о погоде. Вы не находите, что в последнее время у нас туманно?
— Туманно? — Ариэлль огляделась. — Ну да, туманно, как в Лондоне…
— Заблуждаетесь, сударыня, — деликатно поправил я. — В Лондоне сейчас нет туманов, теперь они всего лишь красивый факт ушедшей эпохи. Там четыреста лет использовали уголь повышенной зольности, а теперь перестали — и туманы ушли. Во всяком случае, когда я был там в прошлом году, никаких туманов не встретил…
Ариэлль поглядела на меня с интересом.
— Вру, — исправился я, — не был я ни в каком Лондоне. Я вообще нигде не был, ну, может быть, только в Цинциннати… Опять вру, в Цинциннати тоже не довелось. Но это ничего не значит. Вы сами где-то были?
— Нет, — покачала головой Ариэлль. — Нигде я не была, всю жизнь в своем городе прожила.
— Мы похожи, что радует, — улыбнулся я. — А вам не кажется, что здесь, у нас, в Стране Мечты, мало культурного контекста? Винегрет какой-то, и в то же время ничего монументального. Никакого слоя цивилизации. Вот если взять тот же Великий Новгород — там, где ни копни, везде найдешь черепа и берестяные грамоты со всякими древними матюгами, а тут где ни копни, ничего не найдешь, хоть перекопай все. И вообще еще неизвестно до чего докопаешься… Тут нет ни руин, ни старых крепостей. Почему?
— Ну… мне кажется, для того чтобы перенести сюда крепость, надо иметь воображение… такое, особо мощное… А у всех остальных фантазии хватает только на то, чтобы самого себя сюда перенести.
Интересное предположение. Кто же тогда перенес сюда целый полярный город? Какая же у того человека должна быть фантазия!
— Да, — покивал я, — фантазией народ не обделен. Напридумывали разного… Говорят, гномы…
— Гномы? — Ариэлль опять как бы невзначай коснулась подбородка, после чего будто проснулась. — Гномы вообще-то смешные… Вы слышали, что в одном из гномских пуэбло жители построили гигантскую статую…
— Статую? — переспросил я в недобром предчувствии.
— Ага, статую. Из сушеного навоза, смешанного с глиной, а ростом с пятиэтажный дом.
— Да что вы говорите! — удивился я.
— Точно! Но это еще не все. Они поставили памятник в двусмысленной позе.
— В двусмысленной? — Мне стало противно, совсем как после очередной смерти бывало.
— Даже больше, чем в двусмысленной. В непристойной!
— Ужас!
— Да-да, именно в непристойной! Памятник совершает обеими руками такие фигуры, на которые нельзя смотреть без стыда. А гномам, наоборот, ужасно нравится, они памятнику поклоняются, жертвы приносят!
— Жертвы? — вяло поинтересовался я.
— Жертвы. Отлавливают гоблинов, связывают их, бреют…
— Бреют?
— Бреют. А потом из щетины делают таких человечков и сжигают их перед изваянием. И при этом совершают свои движения…
— Движения? — поморщился я.
— Да, — полушепотом сказала Ариэлль. — Стоят на площади, поют гимн и ритмично такие же движения совершают, как памятник. Вы только представьте!
Я представил: целая площадь гномов, которые стоят и дружно показывают фиги, да еще гимны распевают. Великое зрелище, честное слово. Если будет возможность, обязательно поприсутствую.
— А кому памятник-то?
— Какому-то их божеству странному. Имя тоже какое-то неприличное, знаете ли. Не произнесешь даже.
Я кивнул и послал мысленное проклятие Перцу. Придумал мне имя, гадина!
— Ну да, — кивнул я, — гномы суть существа хтонические. Видите ли, примитивное сознание силится трансформировать мир по своему собственному образу и подобию, а художник, даже самый примитивный, стремится во всех своих творениях выразить, прежде всего, себя…
Ариэлль поглядела на меня уже с непониманием, и я не стал утомлять ее чересчур умным бредом, перешел сразу к насущному.
— Я, кстати, говорил о бычках не ради того, чтобы вас фраппировать, сударыня. Напротив — ради того, чтобы действительно отобедать, поскольку, как я полагаю, на сегодняшний день у нас намечены мероприятия, а они требуют сил. Однако ваши воины взяли моего раба, который является хранителем запасов…
— Отпустите пленника, — велела Ариэлль.
Появился изрядно помятый Тытырин. Он морщился и прижимал к груди бумаги со своим паскудным славяноготическим пасквилем.
— Опять же к вопросу о бычках… — сказал я. — Тытырин, дай нам сардин. Две банки. И побыстрее!
— Сардин больше нет, — тут же сообщил прозайка.
— А что есть?
— Частик в томате, — буркнул Тытырин. — Бычки в томате.
— Тащи бычков. Две банки.
— Но мне для написания…
— Тащи! — показал я Тытырину кулак. — И фасоль не забудь.
Тытырин принес две банки бычков и две банки фасоли. Все в томате.
— Можешь быть свободен, — сказал я. — Иди, проверь посты.
— Какие посты? — не понял прозайка.
Но я только отмахнулся. Сочинитель удалился.
— Деликатесы из реального мира, — пожонглировал я банками. — Бычки — японская кухня, фасоль — мексиканская. Смею пригласить вас на романтический ужин.
— Спасибо. — Ариэлль снова потрогала подбородок.
Что-то ей в своем подбородке определенно не нравилось.
Я тем временем вытянул ножик и срубил с банок крышки. Бычки в томате предложил в холодном виде, а фасоль поставил на угли разогреваться.
Ариэлль достала деревянную ложку, у меня была ложка серебряная.
— Угощайтесь, — предложил я.
