Как оказалось, не зря.
Вечером, когда общая трапеза подходила к концу, когда синие сумерки только — только опустились на ровные сугробы, а обозники ещё нежились у догорающего костра, Лют отставил опустевшую миску и поднялся на ноги. Он незряче огляделся и двинулся, прихрамывая, к той самой троице, о которой говорил накануне. Мужчины не заметили его — они сидели тесно, негромко разговаривали и над чем‑то тихо посмеивались.
Оборотень ступал неспешно, а, чтобы не налететь на сидящих кругом камелька обозников, шарил рукой в пустоте. Однако Лесана который уж раз про себя отметила: нет в его движениях той осторожной неуверенности, которая свойственна настоящим слепцам.
Девушка видела, как оборотень отыскал Копыла, нащупал его плечо, удержал, наклонился и что‑то сказал на ухо. Лицо мужика на миг окаменело, а потом преисполнилось удивления. Лют же произнёс нарочито громко:
— А ведь я говорил тебе, что у незрячих острый слух.
Рука волколака по — прежнему лежала на плече собеседника.
У обережницы нехорошо засосало под ложечкой. И не впусте. В тот самый миг, когда Лесана начала медленно подниматься со своего места, чтобы подойти к «брату», тот коротко размахнулся и врезал Копылу кулаком в лицо. Мужчина, не ожидавший такого поворота, опрокинулся на спину.
Девушка подхватилась, не понимая, что происходит. В едином ладу с ней повскакивали со своих мест и остальные обозники. Тамир вовремя удержал спутницу, не пустив бежать поперед мужиков.
— Куда ты… — шикнул он и шагнул к месту свары.
А Лют тем временем равнодушно отошел от неприятеля и стал в сторонку, скрестив руки на груди. Будто не он только что вдарил безвинному человеку ни за что, ни про что со всей молодецкой дури.
Хран уже вклинился между разодравшимися и теперь оглядывал изувеченного. Про себя Лесана хмыкнула — оборотень знал, как бить. Глаз у мужика заплывал, но крови не пролилось. Ежели надрезать желвак, то синяка не будет, к утру и следа не останется. Но кто же решится пускать руду посреди леса, где бродят Ходящие?
— Ты чего, Лют? — удивился ратоборец, оборачиваясь к слепцу. — Белены объелся?
Обережница все же протиснулась к «брату» и встала рядом. Он нашарил рукой её плечо и легонько сжал. В этом прикосновении было что‑то успокаивающее, этакий призыв не бояться и не держать сердца зазря.
— Зачем ударил? — спросил оборотня и безмерно удивленный Смир.
— Пусть сам скажет, — ответил Лют и повернулся туда, где стоял, держась за подбитый глаз, Копыл. — Скажешь, за что получил?
Тот глядел на незрячего супротивника, как на припадочного:
— Сдурел?
— Нет. Слышал всё. Смир, ты ежели перстень ищешь, у него спроси, где пропажа.
Купец обратил удивленный взгляд на угрюмую троицу. Те переглянулись. Слишком быстро. И слишком испуганно.
Хран стоял, заложив руки за пояс, и глядел на троих мужчин. Обережник не вмешивался, будто оценивал произошедшее на какой‑то свой лад.
Копыл, не снискав ни в ком из попутчиков поддержки, зло отчеканил:
— Мне по роже дали и я же ещё виноватый? Совсем ошалели? Мы за дорогу серебром платили, не торгуясь!
— А ты не боись, — миролюбиво отозвался Лют. — Яви, чего там у тебя в заплечнике‑то. Я, ежели хочешь, тоже всё добро своё разложу, мне прятать нечего. Ну? Покажешь, что в мешке да на поясе?
Копыл снова обменялся взглядом с товарищами:
— Ничего показывать не стану, — сказал он твёрдо. — До города поедем. И там меня пущай к посаднику ведут — суд чинить. А покамест я тут по той же правде, по какой и вы все, странствую.
Лют усмехался открыто, не таясь.
— А за что по роже получил, скажешь?
Копыл глядел на него угрюмо и безмолвствовал.
— Чего молчишь? — оборотню, похоже, нравилась воцарившаяся на поляне тишина.
— У тебя слово к обидчику есть? — спросил устало Хран у избитого. — Ну?
— Нету, — выплюнул Копыл, держась за заплывший глаз. — Нету к нему слова. Посадник рассудит, кому в порубе сидеть.
— Посадник‑то рассудит, — насмешливо отозвался Лют, — только, ежели вам скрывать нечего, зачем до посадника терпеть? Я ведь и второй глаз ненароком подбить могу.
Лесана не представляла, какое усилие воли потребовалось Копылу, чтобы не кинуться на наглеца. Ей и самой хотелось ему врезать. Чего ещё затеял? Взбаламутил всех! На них теперь, как на скаженных глядеть будут. Удружил…
Тамир угрюмой тенью стоял по левое плечо оборотня и молчал. Вот чего язык‑то за зубами держит? Муж ведь! Хоть бы слово обронил! Девушку охватила глухая досада.
— Лют, — как можно мягче окликнула она «брата» и погладила по плечу, хотя больше всего хотелось отвесить тяжелую затрещину. — Ну что ты, что ты… вы уж простите, на него, бывает, находит.
Она старалась говорить виновато и ласково, хотя внутри всё клокотало от злости.
— А меня‑то чего прощать? — удивился Лют, которому, по всему видать, не хотелось так легко заканчивать свару. — В глаз он за дело получил. Кстати, перстень Смировский у него в котомке. Да и много другого занятного в кушак вшито.
Мужчины зашумели. Обозники знали друг друга давно и не первый раз путешествовали вместе, к Люту, Тамиру и Лесане они тоже привыкли и считали почти своими. Лесана стряпала и никого не обходила ласковым словом, Лют был, несмотря на своё калечье, добродушен и незлобив, умел развлечь беседой, а к неразговорчивости Тамира все привыкли, ибо видели за ней не нелюдимость, а ту самую привычку, когда слово — серебро, а молчание — золото. Зато троих хмурых чужаков, держащихся всю дорогу опричь прочих, подспудно недолюбливали.
Хран, нахмурился. Как обережник, ведущий обоз, именно он должен был закончить безобразную распрю. Поэтому он сказал:
— Копыл, к чему нам обиды? Покажи‑ка ты суму свою, коли скрывать нечего. Ежели Лют брешет, так я на него виру наложу. Куну серебряную. Чтобы языком впусте не трепал более. И тебе в ноги заставлю поклониться.
Копыл усмехнулся, глядя на супротивника, и сказал громко:
— Куна серебряная — не лишняя. А скрывать мне нечего.
— Нам тоже, — спокойно заверил Тамир.
У Лесаны ёкнуло сердце. Ишь, как уверен колдун в правоте Ходящего! Ей бы хоть толику его твёрдости. Нет, куну не жалко. Куна у них, конечно, была, но ведь не для того серебро припасали, чтобы за дурацкие выходки виру платить! Да и просто… противно. Жалобщики, как назло, самые поганые попались.
— Ну — ну, — весело сказал Лют, приобняв «сестру» за плечи. — Что ж ты скисла‑то? Не горюй.
«Убила бы стервеца!» — со злостью подумала девушка и шмыгнула носом, будто сглатывая накатившие слезы.
