И что ради Государыни и ее мира абсолютной нечеловеческой красоты я бросил живую девушку, любившую меня. Это я собирался запомнить как можно крепче.
Впрочем, мне не так уж легко удалось привыкнуть к их по-настоящему неприятным для человека особенностям. Я знал, к примеру, что мои товарищи-хищники легко могут охотиться и на людей. Нужда в этом – вопрос вкусовых пристрастий. Многим аршам, к примеру, Пауку, человечина на вкус не нравилась, но Пырею она нравилась, а Ястреб, как я полагаю, иногда готов был сожрать человека живьем из чистого принципа, утоляя скорее мстительную ненависть, чем голод. Они не видели в поедании врагов ровно ничего из ряда вон выходящего; как говорил Пырей, "все же на кого-то да охотятся, только коровы траву щиплют". Впрочем, бойцы могли благоговейно съесть и тело собственного мертвого товарища, если его было негде похоронить – а тела Господ Боя съедали почти всегда, чтобы оставить в клане их физические частицы, складывая бережно сохраненные кости, особенно череп и пальцы, в каменной усыпальнице последнего приюта. Думаю, этот дикий, с человеческой точки зрения, обычай легко мог появиться у жителей пещер, инстинктом чувствующих опасность чумы от разложения трупов, которые нельзя закопать.
Арши вообще чрезвычайно чистоплотны, все потому же – в пещере очень важно поддерживать порядок на должном уровне, иначе можно накликать беду. Сложные выше моего понимания механизмы качали в поселок воду и создавали искусственный ветер, очищавший воздух. На отбросах поселка арши разводили грибы, которые употребляли в пищу и в качестве лекарства. Та же странная сила, которая распределяла роли в клане аршей, заставляла их и не пачкать вокруг собственных жилищ и чиститься с тщательностью, мало понятной людям. Правда, тела аршей, даже чистые, все равно издают довольно резкий запах – запах хищников – но он им не мешает, скорее, даже помогает ориентироваться и узнавать своих в пещерной темноте.
Когда я впервые увидел, как арши ели трофейную лошадь, меня ужаснуло их обыкновение пожирать мясо живого зверя. Я оценил, как чувствовал бы себя, исполни Ястреб свою угрозу. Зрелище было нестерпимым настолько, что я наорал на Паука.
– Неужели вы не понимаете, что творите?! – рявкнул я так, что он шарахнулся и дернул ухом. – Чем эта несчастная животина провинилась?! Ты хоть соображаешь, насколько ей больно, Паук?!
Все бойцы оторвались от мяса и посмотрели на меня.
– Так ведь живая она вкуснее, – сказал Задира.
– Точно, – кивнул Пырей и облизал нож. – Волки тоже их рвут живьем. Они же так свежее, Эльф.
– Но она же мучается! – я еле удержался, чтобы кому-нибудь не врезать. – Давай тебя так же есть, Пырей!
Тогда Паук встал и перерезал бедной кобыле горло. Кажется, все были разочарованы, но никто не стал возражать и возмущаться. Авторитет Паука стоил дорого: когда он шел по жилому сектору, все тянулись его обнюхать и дотронуться, он был любим в клане – потому больше никто не жрал добычу заживо при мне. Не знаю, делалось ли это без меня – но претензии на такие радикальные перемены, по-моему, чрезмерны.
Я думал, Паук потом наедине выскажет мне свои соображения по поводу хождения в чужой монастырь со своим уставом, но он только толкнул меня плечом и ухмыльнулся. Я так и не понял, что он хотел этим выразить: насмешку или сочувствие.
Странно, что во время наших зимних вылазок наверх и патрулирования принадлежащих клану Теплых Камней земель, стычки с людьми взывали к моей совести гораздо слабее, чем страдания пожираемой аршами скотины. Похоже, в кругу друзей, с которыми мне кои-то веки было по-человечески тепло, я бессознательно решил воспринимать королевских солдат и эльфийских рыцарей заодно, как грабителей, зарящихся на чужое. Молния и Нетопырь говорили: "Это наши горы", Клык со своей командой тоже говорили: "Это наши горы", – и, когда наступила зима, я уже был склонен считать, что это наши горы, мои с орками горы, и ни люди, ни эльфы по большому счету не имеют на них прав.
Я быстро понял, что именно влечет в эти горы чужаков. Арши преобразовывали подземелья поразительно, как никто больше – в их поселках легко могли жить любые другие существа. Я вспоминал рассказы о подгорных эльфах и гномах – и само собой приходило на мысль, что в завоеванных пещерах, буде таковые удавалось заполучить, упомянутым гномам и эльфам оставалось только навести внешний лоск по своему вкусу, потому что все прочее было уже устроено настоящими хозяевами. Даже выучив язык аршей, я не смог понять до конца, каким полусверхъестественным образом создаются их подземные жилища. Паук, который пытался мне объяснять, сам был не силен в науке, а ученые только смеялись над моими вопросами. Я сумел вникнуть только в простейшие вещи: металл для оружия обрабатывается в высшей степени странным, нечеловеческим и неэльфийским образом; шкуры для шитья одежды и обуви подготавливаются невозможным, алхимическим способом, а запах втягивается в специальные воздушные ходы и выносится наружу; потоки подземных рек, вращая лопасти каких-то чудных машин, согревают и освещают подземные селения… Я видел в шахте тележки, которые двигались, хотя их никто не толкал. Я видел пергаментные фолианты, содержащие странные знания, малопостижимые для людей, но не имеющие общего с колдовством. Ближе к весне, когда обитатели Теплых Камней с уцелевшими обитателями Драконьего Гребня разыскали и восстановили подземную мастерскую, я увидел совершенно чудовищное оружие аршей – огненные жерла, с грохотом изрыгающие пламя и тяжелые чугунные шары на сотни шагов вперед.
Клык говорил, что это новое слово в войне. Что будь это оружие в клане во время боя за мост, мост удалось бы отстоять. На меня этот кошмар тоже произвел впечатление… но совершенно против воли я думал, что теперь у моих товарищей есть чем противостоять эльфийской светлой магии.
Не будь у аршей этого изощренного чутья на возможности природных сил и способы их использования, они уже давно были бы уничтожены эльфами и людьми во славу того, что их враги называют Светом. Может, поэтому, когда горные лучники расстреливали на перевале всадников-разведчиков или устраивали искусственные обвалы на дорогах, по которым поднимались люди, я участвовал в этом легко и без всякой рефлексии. По большому счету, аршей интересуют только горы и предгорья. Людям тяжело и непривычно жить в этих мрачных местах; только жажда золота и подгорных драгоценностей, помноженная на желание не покупать, а взять даром, плюс ненависть к аршам толкают моих родичей на обычный разбой.
Я бы сказал, война вообще бывает всего лишь двух видов: разбой и попытки отбиться от разбойников. То, что арши не воюют между собой, наводит на неприятные мысли насчет добродетели людей – об эльфах я вообще предпочел бы умолчать.
