Тот хмыкнул.
— Трава — зеленая, солнце встает на востоке и садится на западе, я изменился. Десять лет назад вы не изрекали банальности с таким серьезным видом.
— Оставь его, прошу тебя. У Стейна сейчас пятнадцать человек с трех курсов. Они рвутся в драку.
— Видел, — отмахнулся чистильщик. — И вы об этом знаете. Ничего особенного.
На наставника было жалко смотреть.
— Но что такого особенного в Эрике? Он не боец, он ученый!
— Не боец? — усмехнулся Альмод. — Я бы поспорил.
Он начал загибать пальцы:
— Достаточно смел, чтобы вступиться за то, что ему дорого. Достаточно владеет собой, чтобы не потерять голову даже когда почти обделался от страха. Достаточно упорен, чтобы сражаться, даже когда битва заведомо проиграна…
— Так это что… — Эрик даже забыл, что перебивать невежливо, настолько нереальным казалось все происходящее. — Это была просто проверка?
— Конечно, — усмехнулся чистильщик, пожимая плечами. — На кой мне твоя девка, какая разница: одна, другая… Просто удобная возможность посмотреть, чего стоят в деле сразу двое одаренных.
Эрик выругался. Вслух: терять уже все равно нечего. Наставник покачал головой. Альмод не обратил внимания — или сделал вид, что не обратил.
— Наконец, достаточно умен, чтобы не дать себя запутать и доказать свою правоту. Идеальный материал.
— Материал, — горько усмехнулся наставник. — На каких условиях ты откажешься от него?
— Ни на каких, — осклабился Альмод. — И если вы собираетесь меня подкупить, подумайте еще раз. Золото не заберешь к Творцу, а я могу очутиться перед Его ликом в любой момент.
— Второй раз чистильщики забирают моего лучшего ученика, — вздохнул профессор.
— А кто был первым? — светским тоном поинтересовался Альмод.
— Ты. Или ты не знал, что ректор собирался растить из тебя своего преемника?
Альмод расхохотался.
— Он был бы очень разочарован, когда после смерти моего отца поток пожертвований бы иссяк.
— Мои соболезнования.
— Они опоздали на десять лет.
— Могу я спросить, что с ним случилось? — осторожно произнес наставник. — Он был не стар и довольно крепок, как я слышал.
— Сердечный приступ. Застиг ночью, в покоях, тело нашли утром. Разрыв желудочка, тампонада… лекарь написал мне, очень винился. — Чистильщик усмехнулся. — Только кого и когда могли вернуть извинения?
— Кому перешел герб?
Альмод пожал плечами:
— Должен бы кузену, но я не интересовался. Право на герб я потерял незадолго до того, как попал сюда.
— Но цвета носишь…
— Почему бы и нет? — он снова усмехнулся. — Но мне кажется, профессор, вы тянете время, задавая вопросы о делах многолетней давности, а сами пытаетесь найти доводы… Десять лет назад вы не были так упорны.
— И до сих пор стыжусь этого.
— Что ж, у вас будет еще один повод устыдиться… потому что нужных доводов вы не нашли. Или хотите заменить его сами?
Наставник изменился в лице. Чистильщик широко улыбнулся — до чего же мерзкая у него улыбка! — и перевел взгляд на Эрика.
— Хватит подслушивать.
— Я не…
— Дай руку. — приказал чистильщик, вытаскивая нож. Эрик растерянно глянул на наставника — тот кивнул, лицо его не выражало ничего.
— Дай руку, — повторил чистильщик. — Можешь орать.
Нож полоснул по ладони. Эрик хмыкнул — за слабака держит. Лезвие было настолько острое, что он почти ничего не почувствовал. Чистильщик вложил ему в руку бусину дымчатого стекла, заставил сжать кулак. Боль обожгла, словно с кровью по руке к сердцу разливалось едкое купоросное масло. Эрик стиснул зубы, хватка чистильщика стала стальной. В глазах потемнело, мысли исчезли, оставив только одну — не орать. Не позориться перед этим.
Боль исчезла так же внезапно, как появилась. Чистильщик заставил раскрыть ладонь, плетением подхватил бусину, ставшую дымчато-алой. Эрик сморгнул слезы, глупо надеясь, что никто не заметит.
— Все, можешь затягивать.
Плетение закрыло края раны, оставив тонкую розовую полосу. Через четверть часа не станет и ее.
— Зачем это? — осмелился спросить Эрик.
— Чтобы не удрал, — непонятно ответил чистильщик. — Все. Четверть часа пошла. Собирайся. Не успеешь — уйдешь, в чем есть. Будешь сопротивляться — уведу силой: пока ты со мной не справишься.
Эрик до крови прокусил губу. Еще не хватало разрыдаться прилюдно.
— Почему не дерево или ткань? — спросил за спиной наставник.
— Дерево или ткань, пропитанные кровью, твари сожрут. Труп своего не тронут.
— Так это труп твари? А еще есть? — в голосе наставника прорезалось почти мальчишеское любопытство.
Чистильщик расхохотался:
— Профессор, неужто вы до сих пор ни одной не видели? После прорыва их полным-полно.
— Творец миловал от прорывов поблизости. Да и…
— Да и занимаетесь вы другим обычно. Еще одного нет. Но как-нибудь снова сюда соберусь, прихвачу для вас. Специально не измененный плетениями, как есть.
Что ответил наставник, Эрик уже не расслышал.
Общая спальня была пуста, хвала Творцу, кто на защите, кто на занятиях и не придется никому ничего объяснять. Эрик рухнул плашмя на кровать: ноги не держали и все вокруг казалось каким-то ненастоящим, неправильным, словно грубо намалеванные картинки за сценой ярмарочного балагана. Сухо всхлипнул: слез не было, но горло перехватывала судорога, мешая дышать. Впервые в жизни он был бы рад услышать, дескать, ничего особенного. Но идеальный материал, пропади оно все пропадом.
Про чистильщиков говорили разное: несравненные бойцы, одинаково искусно владеющие и даром и клинком, обладатели тайных знаний, позволяющих быть одновременно в двух разных концах страны, а то и мира, прорицатели. Никто не знал, что из этого выдумки, а что правда. Но до тех пор, пока только они могут остановить тусветных тварей, способных в несколько часов превратить в стеклянную пустыню деревню, а то и город, любой из них имел право забрать в орден любого одаренного, от школяра, только-только переступившего порог университета, до королевского гвардейца, а то и ректора. В прошлый раз они приходили в университет год назад. С той девчонкой, Рагной, Эрик не ладил и потому особо не вспоминал. О нем, наверное, тоже мало кто вспомнит. А кто-то и порадуется: соперником за место на кафедре меньше.
Эрик заставил себя сесть: с этого гада действительно станется забрать в чем есть, а до лета еще далеко. Впрочем, собирать-то ему особо нечего, всех вещей — сундук у изножья кровати. Две смены белья, одна — одежды, теплый плащ, да уличная обувь, все из кладовой университета. По-настоящему личное только подарки Мары: закладка для книг из резной слоновой кости, да вышитый бисером кошелек. Еще записи с лекций, но вряд ли теперь есть смысл тащить их с собой. Даже книги — библиотечные, чтобы купить хотя бы одну, пришлось бы год откладывать всю школярскую стипендию.
Жаль, конечно, что не успел даже начать историю о похождениях купца за морем. При мысли об этом Эрик расхохотался, вздрогнув, когда смех эхом отозвался в пустой спальне. Конечно, именно о непрочитанном стоит сожалеть больше всего. Впрочем, книгу можно взять с собой. Кто теперь посмеет ему хоть что-то сказать?
Он сложил вещи аккуратной стопкой на покрывале, размышляя, во что бы их собрать. Университетский сундук слишком тяжел, холщовая сумка, с которой он время от времени выходил в поселок — чересчур мала. Раздумья оборвал появившийся в дверях Альмод.
— Кто вас пустил? — вслух удивился Эрик.
— А кто меня остановит? — пожал плечами тот. — Держи.
Эрик бездумно поймал что-то небольшое, блестящее. Перстень магистра. Совсем не так он думал его получить.
— Полагаю, эта безделица тебе быстро надоест, — сказал Альмод. — Но пока… чем бы дитя не тешилось.
«Безделица». Кое-то за такую платил в прямом смысле головой: самозванцев, пытавшихся выдать себя за одаренного, казнили немедля после разоблачения, и все равно такие находились. А сам Эрик мечтал получить перстень совсем не так. Интересно, почему чистильщик свой не носил. Не успел получить или в самом деле считал ничего не значащей безделушкой?
