Лет ей было около восемнадцати или даже поменьше. Судя по одежде, девушка была готкой. Или из этих — как их — эмо? Я не особо разбирался в этих субкультурах. Нет — самая натуральная готка. Никаких там розовых мишек на сумке и прочих финтифлюшек, вся в строгом черном. Не в траурном, а с оттенком сумрачной роскоши. Черная с серебром кожаная одежда, черные волосы. Глаза тоже черные, большие, мрачные-мрачные. Стоит, слушает плеер и о чем-то думает.
Выглядела она очень даже прилично для готки. Не толстуха в прыщах, как половина из них, и не заморенная доходяга-наркоманка — как другая половина. Стройная, спортивная, фигурка отличная, только рост подкачал. Лицо гордое, уверенное, и при этом — никакой агрессии. Заметив, что я на нее смотрю, бросила на меня несколько экстраординарно мрачных готических взглядов. Глаза у нее, кстати, были роскошные. Я поймал себя на том, что каждый раз невольно расправляю плечи и втягиваю живот.
«Познакомиться, что ли?» — подумал я. Впрочем, без особого энтузиазма. Знакомиться в трамвае, да еще и с готкой…
Уже проверено — ничего хорошего из уличных знакомств не выходит. К примеру, с Ленкой-то я познакомился как раз на улице. Точнее, в открытом пивном баре в ЦПКиО. Что-то праздновал с бывшими однокурсниками, а она с подружками за соседним столиком сидела. Я был в стельку пьян и вел себя как поручик Ржевский: «Ты!.. Ик!.. Пойдешь со мной в кусты…» Потом месяц было стыдно вспоминать. Но Ленке я, наоборот, этим и понравился. «Ты был такой напористый, такой решительный! — хихикая, говорила она. — Прям настоящий мачо!» Потом-то она, конечно, прозрела и постепенно увидела мою истинную сущность, но было поздно…
Задумавшись, я едва не пропустил остановку. Соскочил с подножки уже на ходу и долго стоял, провожая взглядом трамвай, увозящий «третий вариант». Потом повернулся и пошел по Липовой аллее, собираясь свернуть во дворы.
В этих дворах прошли мои детские годы. Каждая колдобина, каждый куст были мне тут знакомы. Эти деревья росли вместе со мной, те дома на моих глазах ветшали. Про каждый магазин я мог сказать, что было в его помещении пять, десять и двадцать лет назад… Постаравшись, я мог бы вспомнить, как взбираться на крышу того или иного гаража или как расположены ветки на каждом подходящем для лазания дереве. Что-то в этом странное есть — всю жизнь прожить в одном месте. Я с ним слишком сроднился. Родители, и те переехали в другой район, а я снял квартиру здесь — словно пытался задержать детство…
«Неужели я настолько боюсь перемен?» — впервые подумал я.
Во дворах фонари горели тускло, мигая, только желтые окна сияли, как любопытные глаза. В темноте я скоро промочил ноги, но не обратил на это внимания. Все думал о той девушке, и в душе нарастало недовольство собой. Может, зря я с ней не заговорил? Второго шанса-то не будет. И ощущение, которое весь вечер не оставляло меня в НИИ, — что приближается нечто важное… А вдруг этим «важным» она и была?
«Ну а сейчас-то что? — с укором сказал я себе. — Какой смысл раскаиваться в несделанном? Все, проехали!»
Я вздохнул и поплелся дальше, стараясь думать о простом и позитивном — например об ужине. Получалось плохо.
Занятый этой внутренней борьбой, я и сам не заметил, как в поток мыслей, плеск капель и монотонный шум машин вплелся чей-то голос.
Кто-то поблизости — кажется, за моей спиной — бубнил и бубнил противным дребезжащим фальцетом. Бывает обычный надтреснутый старушечий голос. А бывает такой, как этот — когда сразу ясно, что бабка еще та старая крыса. Я хотел ускорить шаги и оторваться, но тут к бабкиному голосу добавился женский. Точнее — девчоночий.
— Ты куда это намылилась, коза?
— Тебя не спросила!
— Ну-ка, дорогуша, повернулась и пошла домой!
— Ой, бабка, ну до чего ж ты надоела со своими поучениями. Сколько раз просила — не лезь в мои дела! Мне уже восемнадцать, куда хочу — туда и иду!
Я пошел медленнее, прислушиваясь и посмеиваясь про себя. Бабка с непокорной внучкой плелись за мной шагах в десяти, вполголоса переругиваясь.
— Да за что же мне такое наказание?! Опять от папаши твоего претензии выслушивать? Дескать, я за тобой не слежу, совсем тебя распустила? А я-то ночей не сплю, глаз не свожу… А ты при виде первого попавшегося змееныша… Ну зачем он тебе, скажи на милость?!
— А он мне понравился.
В голосе девчонки зазвучал восторг.
— Ты посмотри, как он светится!
«Чего?» — подумал я, невольно озираясь в поисках чего-нибудь светящегося.
— То-то и оно, — мрачно отозвалась бабка. — Нехорошо он светится. Плохой свет.
— Темный? — иронически спросила девчонка.
— Нет. Холодный.
— А ты бы потеплее хотела, да? Как от живого огня? А лучше — от пожара?
— Да уж лучше от пожара — у него хоть погреться можно…
Я уже совсем ничего не понимал, но слушал во все уши.
— Для вас, нижних, любой свет нехорош, — безразлично сказала девчонка.
— Не болтай чего не знаешь, бестолочь.
— А ты не обзывайся, не то папе расскажу.
— А что мне твой папа? Он меня для того к тебе и приставил, чтобы я тебя сторожила…
Голоса отдалились и слились в одно невнятное бубубу.
— …и вообще, иди отсюда, — долетел повелительный возглас. — И не возвращайся, пока не позову!
— Когда нужно, поганка, тогда и приду! Ох, ну и молодежь пошла… Ни стыда ни совести…
Бормотание затихло. Настала мертвая тишина, не нарушаемая ни голосами, ни звуком шагов. Я не выдержал, остановился и обернулся.
Мокрый асфальт блестел под ногами как обсидиан. В лицо мне ударил упругий сырой ветер, пропитанный резким и свежим, совершенно неестественным для этого времени года запахом озона и молодой травы. На миг я запутался, март сейчас или май…
А потом меня охватило веселье. Так и думал!
Девушка-готка стояла шагах в пяти от меня, изящная и блестящая, как статуэтка.
— Ну че, — услышал я приятный, чуть хрипловатый голосок. — Знакомиться будем?
Девушку звали Вероника.
Или Ники — как она сама представилась.
— Везет мне на Лех, — заявила она, услышав мое имя. — Был у меня один знакомый, хе-хе-хе…
К чему относилось ее хихиканье, я не понял, а она объяснять не стала.
— Можешь звать меня Алекс, — предложил я.
Так меня звали друзья. Было у меня и еще одно имя, но об этом позднее.
— С кем это ты разговаривала? — спросил я, оглядываясь.
— С бабкой, — скривилась Ники. — Еле отделалась от старой жабы.
Во дворе и прилегающих закоулках не было видно ни души.
