Шурик не сводил глаз с Раи, ждал от нее ласкового взгляда или теплых слов. Однако она не особенно спешила его порадовать и он ходил мрачный с опущенной головой. Кто-то предложил всем классом идти добровольцами на фронт. В то время патриотические начинания были очень в моде.
Более трезвые из нас возразили на это:
- Куда добровольцами всем классом? Еще не берут даже тех, кого должны были забрать.
Кто-то из старших сказал:
- Не спешите, навоюетесь. Всем хватит. Глупыши вы все.
А может быть и в самом деле мы рассуждаем как дети? И мне даже показалось, что мы все говорим фальшивые слова. Было немного стыдно. Однако, несмотря ни на что, мы все же понимали, что нам, мальчикам, воевать придется.
В школе и на второй день в нас никто не нуждался. Никто не заметил нашего юношеского патриотизма и мы потолкавшись по пустым классам разошлись незамеченными.
Рабочий день в понедельник начался как обычно. На работу вышли все. И если раньше некоторые могли слегка запоздать на работу или, заболев, пойти к доктору, в этот день все было строго по-деловому, точно и с энтузиазмом. Каждый сознавал серьезность происходящего момента и все старались показать свою дисциплинированность, свою ответственность за судьбу своей страны и личную причастность к происходящему. Если в первый день войны люди были как бы оглушены и шокированы происшедшим. Кроме того, бездеятельность в выходной день еще больше усиливала растерянность и неопределенность, то уже понедельник народ встретил, как тогда говорили, во всеоружии и со стальной волей к победе. Преданность своей стране и своему правительству граничила с фанатизмом и самопожертвованием. Возможно, начало войны в каждой стране проходит одинаково. На второй день войны уже никто не шутил и не балагурил, как вчера. Уже никто не подшучивал насчет дружбы с немцами.
Внешний вид каждого гражданина нашего города, а может быть и всей страны, был суров, деловит и выражал собой ту решительную волю, с которой он готов хоть сейчас идти в любое место, куда прикажут. Было даже приятно видеть такие лица и сознавать, что не смотря ни на что, вокруг все в порядке и ничего плохого не случится. Это успокаивало и еще больше поднимало дух и уверенность в себе. Мы тогда гордились своим народом, своей страной. Мы верили, что победим мы и, только мы! Радио толком ничего не сообщало о событиях на фронте, но мы верили, что эти сообщения будут только о победе. Ведь столько было побед до этого! Как можно было думать о другом? Хасан, Халкин Гол, Финляндия, Польша, Бессарабия. Подряд много лет - только победы. Наши летчики летали через полюс в Америку, разве этого было мало для новых побед? Пропаганда в кино, радио, книги сделали нас духовно непобедимыми. Даже думать о другом считалось за предательство. Были иногда сомнения, но они были смутными и глушились официальными сообщениями. Мы, советская молодежь, безусловно были 100% патриотами. Время поработало для этого. Вначале октябрята, потом пионеры, комсомольцы и уже некоторые готовились в партию. Это была молодежь наша, советская. Дай ей умного руководителя, вождя полководца и она сметет все трудности на своем пути! Сметет не как темная сила, а во имя лучшего на земле! Таково было наше сознание. Так мы думали, а время шло. На фронте шли бои.
Мы, выпускники десятилетки, в те страшные дни ходили по городу без всяких дел. Прислушивались и приглядывались к происходящему. Про себя и по-своему реагировали на все события и с нетерпением рвались на фронт. Ждали, что скоро нас вызовут в военкомат. Однако военкомат нами не интересовался. Если некоторые ходили в туда сами и спрашивали о себе, то им отвечали - ждите. Придет время - вызовем. Отлучаться от города далеко не разрешали. Неопределенность и бездеятельность расхолаживали воинственное настроение. Некоторые соответственно обстановке совершенно ничем не занимались. Спали, если, ходили в парк и ждали повестки в военкомат. Другие же, не надеясь что их возьмут в армию, готовились к поступлению в институт. Шурик собирался поступить в Кронштадское артиллерийское училище. Я подал заявление в Новосибирский институт военных инженеров транспорта - НИВИТ. В Новосибирске жила моя тетка, которую я никогда не видел и даже не подозревал об ее существовании. Тогда казалось, что у родных в войну, будет легче жить и учиться. Из института мне прислали вызов на учебу. Однако обстановка на фронте менялась так быстро, что я не знал как мне быть. Ехать или не стоит. Если война будет продолжаться долго, то есть ли смысл ехать на учебу? Все равно бы взяли на войну из института. Уж лучше пойти в армию из дома. Так рассуждали мои родители, так решил и я сам. Решил остаться дома и идти на войну. Время, в ожидании, тянется медленно и тяжело. С фронта шли неутешительные сводки. Наше радио сообщало, что на границе наши пограничники сражаются с регулярными отмобилизованными немецкими воинскими частями. И что сейчас к фронту движется вся наша регулярная армия, оснащенная тысячами танков и самолетов. После этих сообщений настроение снова у всех приподнялось.
Мы ждали, что скоро все изменится к лучшему и наша армия возьмет инициативу в свои руки. Мы ждали побед. Ждали, а побед все не было. Немцы по-прежнему продвигались вперед по нашей территории. А наши отходили все дальше вглубь России. Народ стал волноваться, появились сомнения. Когда же остановят немца? И почему это наши хваленые победоносные войска не могут остановить и немцы продвигаются очень быстро? Еще ни одна иноземная армия никогда не продвигалась по нашей земле так быстро, как немцы. А, может быть, у нас и армии-то не было? И все это было ложью? А может быть нас предали? А может быть наша страна и наша армия не так уж сильны, как нам писали в газетах и передавало радио? Тяжело и страшно смотреть на свою гибель издали. А мы, ее, эту гибель свою, видели и ощущали каждый день, регулярно. Слушая радио и сообщения, как наши войска все отходят и сдают все новые города. Вскоре стали появляться первые эвакуированные. Вид у них был потрепанный, лица усталые. Одежда от нарядной по тому времени (надо думать, что в спешке схватили самое лучшее в дорогу. Не оставлять же) до разных лохмотьев. Некоторые ухитрялись привозить с собой много хороших вещей.
'Первые беженцы' - так их называли старые люди или же 'эвакуированные', так звали их официально, смогли сразу же хорошо устроиться. Они без особых трудностей все получили работу и квартиры. Местное население отнеслось к ним с пониманием случившегося и принимало в них весьма активное и сердечное участие.
Первые эвакуированные не слишком заметили все тяготы эвакуации. Все они рассказывали страшные истории о зверствах гитлеровцев (хотя вряд ли кто из них взаправду видел живого немца). Люди, слушая их, от души возмущались поведением немцев, а некоторые слушатели даже сомневались в добросовестности рассказчиков. Они потом говорили, что такие страшные рассказы эвакуированные рассказывают, чтобы попозировать в роли героев и чтобы удивить слушателей. Все эвакуированные преимущественно были из евреев. Гитлер к ним питал какую-то особую, необъяснимую ненависть, и поступал крайне жестоко и несправедливо. Газетные сводки, так же сообщали о страшных жестокостях немцев к нашему населению. Не хотелось верить во все это, так были страшны эти рассказы. С каждым днем, этих беженцев прибывало все больше и больше. Стала ощущаться нехватка квартир, хотя работу находили для всех. Страх, голод и переживания сделали беженцев непохожими на всех других, то есть на нас, не эвакуированных. Кроме того, попав в чужие края в незнакомую для них обстановку, где живет другой народ с иными национальными и бытовыми особенностями, эвакуированные совершали поступки, которые не нравились местному населению. Начали появляться первые конфликты. Про эвакуированных стали распространяться некрасивые слухи, истории. У местного населения появилось предубеждение против них. Стали считать, что все мужчины воры или аферисты, а женщины-эвакуированные все легкого поведения. Среди них часто встречались очень красивые юноши и девушки. Лично я ничего дурного в эвакуированных не заметил. Они мне даже нравились. Многие из них нашли своих родственников. Так, недалеко от нашего дома жил мой друг Матвей Бродский. К ним из Украины также приехали родственники. У них стали жить мать и двое ребят. Одному лет 12 другому 17. Ребята были скромные, красивые и мы с ними сразу очень подружились. Старшего, моего ровесника, звали Борисом. Мы часто всей компанией ходили на прогулки. Ребята, глядя на наш гладкий климат, всему сильно удивлялись. Особенно ранним фруктам и овощам. Помидоры, дыни, арбузы, урюк, персики росли в изобилии и никем не охранялись. Ребята этому тоже были удивлены. У них все фруктовые деревья и огороды были огорожены и охранялись. У нас же урюк рос вдоль дорог. Однажды мы ходили на прогулку. Они бегали по посадке помидор, рвали их и ели без хлеба и без соли, хотя и не были голодными. Мы этому тоже молча удивлялись. Помидоры у нас не считались за лакомство или овощ достойный внимания. На привалах и в дороге Борис умел здорово рассказывать про войну и про немцев. Было интересно узнать о своих врагах из уст живого человека, который был чуть ли не на фронте. Хотя я не всему и верил и даже сомневался в том, что он видел живых немцев, рассказы были удивительнейшие. Особенно подробно и страшно Борис рассказывал о зверствах над нашими пленными. Мы возмущались. Борис сказал, что он ни за что не дастся им в плен. В подтверждение сказанного он вынул из кармана винтовочный патрон и сказал:
