Таких, отбившихся от родителей детей тогда было немало. Все они нашли свой дом в детских домах. Государство о них хорошо заботилось. Некоторые, после войны, нашли своих родителей. Это одна из больших заслуг нашей страны, о которой не следует забывать.
С фронта по-прежнему поступали дурные сведения. Немцы со страшной быстротой продвигались к Москве. Они заняли Смоленск. Это было так страшно и ошеломляюще, что люди не хотели верить. Слушали передачи молча, не поднимая глаз, и, не разговаривая, расходились. Было стыдно, было обидно. Дома же только произносили: 'слышали? опять - Смоленск, Днепропетровск, Одесса'. Всем казалось, что бои будут идти на нашей старой границе, которую мы считали укрепленной. Думали бои будут за Смоленск, Бородино. Это же были исторические места, которыми наш народ гордился. Мы все ждали у этих мест поворотных моментов, а на поверку вышло пусто. Ничего. Люди боялись говорить между собой на эту тему. Было стыдно. Каждый хотел что-то сделать хорошее для облегчения наших фронтовых дел. Но что? Никто не знал, что нужно делать. И несмотря на наши переживания, война быстро неслась на восток. В сентябре 42г. бои шли уже под Москвой. Страшно. Необъяснимо.
В армию меня забрали десятого октября сорок первого года. Ждал я повестку в армию с самого начала войны. Долгие ожидания притупили первые горячие чувства военного психоза и на повестку военкомата все домашние и я сам реагировали как на что-то обычное и скучное дело. Было даже лень вытаскивать уже давно приготовленные для этого дела вещи. В военкомат пошел без особого подъема. Казалось, что и в этот раз не возьмут, а только посмотрят на тебя, чтобы ты не скучал и снова отправят домой. Такие случаи в то время были часты. Однако в военкомате сказали, что повестка окончательная и отправят обязательно. Куда не сказали.
Дома сразу все переменилось. Забегали родители и родственники. Приходили соседи и знакомые. Все говорили хорошие слова и давали умные советы. На дорогу бабушка зажарила курицу и приготовила блины со сметаной. Я их очень любил. Однако все были так сильно заняты сборами, что на торжественные проводы совсем не оказалось времени. До 3х часов я ходил по городу, в 4 надо явиться в военкомат и когда пришел домой, то успел только на ходу схватить блин. Скушал его без сметаны, чтобы бабушка не обижалась. Бабушка провожала меня до калитки дома. У нее болели ноги и она дальше идти не могла. Крепко меня обняв, она поцеловала меня трижды в губы и заплакала. Бабушка была не особенно верующей в бога, но напоследок перекрестила меня. Мне было жалко чего-то, и я едва не заплакал. Но чтобы не выдать себя, я что-то сказал шутливое по поводу религии. Было тяжело расставаться с домом. Провожать меня пошли мать с отцом. Когда я несколько отошел от дома, обернулся. Бабушка сидела на лавочке и вытирала фартуком слезы. Увидев меня, она энергично стала посылать рукой прощальные знаки. Чтобы не расплакаться, я отвернулся.
В военкомате царило оживление. Скучно стояли провожающие и весьма активно шумели призывники, отъезжающие. Нам мальчишкам тогда казалось, что поездка на войну должна выглядеть торжественно и солидно. Вроде посвящения мальчиков во взрослые. Почти все мы курили, а некоторые были выпившими. Многих ребят пришли провожать даже девочки. Девушка моего сердца также пришла в военкомат. Но она благоразумно распрощалась со всеми сразу. Помахала ручкой и ушла. Я не знал, что мне и думать. Хотелось, чтобы она меня немножечко выделила ото всех. Но увы, она ушла без сантиментов. Машин в военкомате не было. Сказали, что все на фронте, а нам предложили до вокзала добираться своими средствами. Дали нам запечатанный пакет. Билеты до Алма-Аты. Чтобы мы прибыли в двадцать вторую Алма-Атинскую авиашколу. Как только нам вручили пакет с сургучными печатями, сомнений больше ни у кого не осталось. Мы уже взрослые и воины. Едем на войну. Решили до Горчаново ехать на лошади, фаэтоном. Сели по четыре человека в фаэтон. Извозчика попросили ехать мимо нашей второй школы, где мы учились. Последние напутствия и вразумления родителей мы уже не слышали. Нам было не до них, у нас дух захватывало от того, что едем воевать.
Когда двинулись в путь, громко запели, чтобы всем было слышно. А чтобы нас также и видели, руками весьма энергично посылали прощальные жесты. Они предназначались как для родственников, а также и для всех тех, кто мог нас видеть.
Когда проезжали мимо школы, там шел урок. Школьники сидели за партами и чем-то занимались, некоторые смотрели в окна и разглядывали прохожих. Нам хотелось чтобы вся школа видела нас, чтобы все сразу заговорили о нас. Поэтому подъехав к школе мы завопили столь отчаянно, что многие невольно высунули головы в окна и удивлялись, что бы это могло значить. Наверное, некоторые все же догадались, так как мы не только кричали, но и прощально махали руками. Нас было человек восемь юношей. Все из разных школ. Из нашей были только двое - я и Дмитрий Коваленко. Мы были из одного класса, жили по соседству и были до некоторой степени друзьями. Другие же парни нам были знакомы мало и мы к ним приглядывались, а их шумное поведение заставляло обращать на них внимание. Были они самоуверенны. Держались смело и вызывающе. Те парни, которых пришли провожать девушки, открыто и пожалуй даже демонстративно с особым шиком у всех на виду обнимали девушек и вульгарно шутили. Потом, когда мы уже отъехали от Горчаново, парни пренебрежительно хвалились своими победами и про девушек говорили, что они все швабры, бабье.
Другие парни приставали к прохожим и особенно к эвакуированным. Говорили, что все это евреи, якобы они трусы сбежали от фронта и теперь прячутся здесь в тылу. Наши парни не щадили ни старость, ни женщин, ни детей. Всем доставалось. Может быть это даже приятно бывает. Ведь ни один старик или женщина, даже словесно, не пытались защититься. По-видимому, они действительно были перепуганы событиями более страшными, чем приставание к ним каких-то мальчишек. Мы с Дмитрием не разделяли мнения наших воинствующих сотоварищей, а некоторых пытались даже урезонить. Однако и мы получали отпор. Воители нас обзывали словом интеллигенция. Мамашины сынки. А иногда спрашивали нас - может быть мы сами евреи? Что было делать? Разве усовестишь такого словом? Они любят и признают только физическое превосходство. Они гордились своими поступками. Это им придавало еще большую силу. Нас было только двое, да еще мы стыдились, нам было стыдно за товарищей наших. Себя мы тоже проклинали за свое бессилие. Поздно вечером, с шумом и бравыми выкриками мы отъехали от Горчаково. Наблюдая за всем происходившем вокруг, я отметил про себя, что люди культурные и интеллигентные почти плакали при расставании. В дорогу давались разумные советы и пожелания быстрейшего возвращения. Те, которые были из людей попроще и которые демонстративно шумели, пили водку, приставали к людям и дрались. При проводах почти все громко плакали, много и слезно целовались. А некоторые даже как-то по-старинному, со слезами нараспев что-то причитали. Создавалось впечатление, что все эти люди не то чтобы были душевные или сильно чувствительные, а просто отвратительные. Люди показухи. Пусть мол все видят. Что и в нас тоже нуждаются.
