'Первые беженцы' - так их называли старые люди или же 'эвакуированные', так звали их официально, смогли сразу же хорошо устроиться. Они без особых трудностей все получили работу и квартиры. Местное население отнеслось к ним с пониманием случившегося и принимало в них весьма активное и сердечное участие.
Первые эвакуированные не слишком заметили все тяготы эвакуации. Все они рассказывали страшные истории о зверствах гитлеровцев (хотя вряд ли кто из них взаправду видел живого немца). Люди, слушая их, от души возмущались поведением немцев, а некоторые слушатели даже сомневались в добросовестности рассказчиков. Они потом говорили, что такие страшные рассказы эвакуированные рассказывают, чтобы попозировать в роли героев и чтобы удивить слушателей. Все эвакуированные преимущественно были из евреев. Гитлер к ним питал какую-то особую, необъяснимую ненависть, и поступал крайне жестоко и несправедливо. Газетные сводки, так же сообщали о страшных жестокостях немцев к нашему населению. Не хотелось верить во все это, так были страшны эти рассказы. С каждым днем, этих беженцев прибывало все больше и больше. Стала ощущаться нехватка квартир, хотя работу находили для всех. Страх, голод и переживания сделали беженцев непохожими на всех других, то есть на нас, не эвакуированных. Кроме того, попав в чужие края в незнакомую для них обстановку, где живет другой народ с иными национальными и бытовыми особенностями, эвакуированные совершали поступки, которые не нравились местному населению. Начали появляться первые конфликты. Про эвакуированных стали распространяться некрасивые слухи, истории. У местного населения появилось предубеждение против них. Стали считать, что все мужчины воры или аферисты, а женщины-эвакуированные все легкого поведения. Среди них часто встречались очень красивые юноши и девушки. Лично я ничего дурного в эвакуированных не заметил. Они мне даже нравились. Многие из них нашли своих родственников. Так, недалеко от нашего дома жил мой друг Матвей Бродский. К ним из Украины также приехали родственники. У них стали жить мать и двое ребят. Одному лет 12 другому 17. Ребята были скромные, красивые и мы с ними сразу очень подружились. Старшего, моего ровесника, звали Борисом. Мы часто всей компанией ходили на прогулки. Ребята, глядя на наш гладкий климат, всему сильно удивлялись. Особенно ранним фруктам и овощам. Помидоры, дыни, арбузы, урюк, персики росли в изобилии и никем не охранялись. Ребята этому тоже были удивлены. У них все фруктовые деревья и огороды были огорожены и охранялись. У нас же урюк рос вдоль дорог. Однажды мы ходили на прогулку. Они бегали по посадке помидор, рвали их и ели без хлеба и без соли, хотя и не были голодными. Мы этому тоже молча удивлялись. Помидоры у нас не считались за лакомство или овощ достойный внимания. На привалах и в дороге Борис умел здорово рассказывать про войну и про немцев. Было интересно узнать о своих врагах из уст живого человека, который был чуть ли не на фронте. Хотя я не всему и верил и даже сомневался в том, что он видел живых немцев, рассказы были удивительнейшие. Особенно подробно и страшно Борис рассказывал о зверствах над нашими пленными. Мы возмущались. Борис сказал, что он ни за что не дастся им в плен. В подтверждение сказанного он вынул из кармана винтовочный патрон и сказал:
- Лучше застрелюсь. Вот, видали?
Мы все трогали этот патрон руками, а Васька даже понюхал. Потом с интересом и восторгом глядели то на Бориса, то на патрон. Этот патрон я выпросил у Бориса. Я ему сказал, что тебе он все равно не пригодится. Ведь винтовки-то у тебя нет. Да и фронт отсюда далеко. А мне, он может пригодиться. Ведь меня должны скоро забрать в армию. Мне тогда уже исполнилось 18 лет. Борис отдал мне патрон и я его спрятал как что-то очень ценное. В свободное время я стал усиленно изучать немецкий язык. Многие ребята из нашего класса также занялись зубрежкой немецкого. Авось пригодится.
На фронте шла грозная и неудачная для нас война. Здесь же, в Узбекистане, в тылу огромной страны слышались лишь ее косвенные отзвуки. Мужчины в большинстве ушли в армию на фронт и их, наших мужчин - ферганцев в городе как-то не стало видно. Зато появилось огромное количество мужчин эвакуированных. Всех возрастов, молодых и старых. Дети, старики, женщины. Город стал как чужой. Создавалось такое впечатление, что из города выехали все его старые жители и приехали новые, эвакуированные.
Стала остро ощущаться нехватка квартир. Люди стали вселяться в кладовки, курятники разные, коридоры, лишь бы была крыша над головой. Зато в магазинах как и до войны было все. Было в изобилии и, пока еще без очереди: хлеб, сахар, масло. Кроме того, южные базары, т.е. наши ферганские, осенью всегда завалены горами дынь, арбузов, яблок, персиков и винограда. Все это было тогда не дорого. Казалось, прогнозы стариков о нехватке продуктов в войну были напрасными. Особенно гордился мой отец. Он говорил:
- Ну что, видали? Я же говорил вам, что хватит у нас хлеба на сто лет! А то бабаня боялась, что соли не хватит! Эх вы! Пророки-предсказатели!
Однако в армии, по-видимому, была нехватка в одежде. Люди сдавали в фонд армии все, что могло быть полезным для солдат на войне. На приемные пункты приносили валенки, телогрейки, шапки, носки, белье, деньги. Население было настроено патриотически. Для победы готовы были отдать все, хотя и сами-то были не богаты и во многом нуждались. Это был настоящий, не фальшивый, патриотизм. А может быть это закон природы. Что все небогатые люди добры сердцем и готовы к самопожертвованию больше, чем обеспеченные. Ведь бедному человеку нечего терять, все равно у него ничего нет. Богатому же жалко расставаться с добром, счастьем, уютом.
Свои вещи люди несли на сборные пункты с гордостью. Так, чтобы всем было видно. Смотрите мол, какой я сознательный. В общем-то сдавали без особой жалости. Зато потом, когда возвращались домой, удивлялись. Куда же все это деваеться? Вся амуниция и солдатское снаряжение? Все то, что готовилось много лет подряд, и ради чего наш народ сознательно отрывал от себя многое. После такого патриотизма, в душе возникала горечь, досада, стыд, неверие. Некоторые жители брали к себе на воспитание отбившихся от своих родителей детей.
Однажды, моя мать была на базаре и привела оттуда девочку лет 2-2,5. Девочка была пухленькая, хорошенькая. О себе она знала только то, что ее зовут Дорой. Ее маму звали 'мамой', а папу 'папой'. Девочка на вокзале отбилась от своих родителей. Стояла на улице и плакала. Ее взял к себе местный житель из узбеков. Однако, позже она ему что-то разонравилась и он на базаре отдал ее моей матери. Девочка, увидев мою мать, сама потянулась к ней, по-видимому та кого-то ей напоминала. Мать была тронута этим и охотно взяла ее. Для нас всех девочка была вроде какой-то находки, как в сказке. Нам она сразу всем понравилась и мы без конца нянчились с ней, угощали вкусными вещами. Каждый старался как можно больше поиграть с ней. Мы все полюбили ее. Однако, наша радость была непродолжительной. Девочка играла на улице и случайно проходящая эвакуированная молодая женщина узнала в Доре свою сестру. Девочку пришлось отдать. Нам было очень жалко ее и мы некоторое время были все очень расстроены.
