— …Она сказала, Агнес де Шатильон. Какая разница, как назвала себя крестьянка? Разве она не красотка?
— Я видел в Париже и более хорошеньких и в Шартре тоже, — громко ответил другой голос. Я была уверена, что принадлежал он толстяку, которого мы видели в таверне.
— Хорошенькая! — презрительно воскликнул Этьен. — Девушка более чем хорошенькая. В ней есть что-то дикое и необузданное, что-то свежее, полнокровное, говорю тебе. Любой поизносившийся знатный господин дорого заплатит тебе за нее; она вернет молодость самому пресытившемуся развратнику. Послушай ты, Тибальт, я не предлагал бы тебе такую цену, если бы для меня не было так рискованно ехать с ней в Шартр. К тому же эта собака, хозяин, подозревает меня.
— Если он действительно узнал в тебе человека, за чьей головой охотится герцог д'Алансон… — проговорил Тибальд.
— Тихо, дурак! — зашипел Этьен. — Это еще одна причина, по которой мне надо избавиться от девчонки. Случайно я назвал ей свое настоящее имя. Но клянусь всеми святыми, Тибальт, встреча с ней потревожила бы покой и праведника! Я сворачивал по дороге и выехал прямо на нее: высокую, стоящую на фоне зеленого леса, в рваном свадебном платье, с горящими синими глазами и с солнечными лучами, вспыхивающими в рыжих волосах и на запачканном кровью кинжале! На секунду я даже усомнился, что она человек, и на меня накатил страх, почти ужас.
— Деревенская девчонка на лесной дороге испугала Этьена Вильера, распутника из распутников, — фыркнул Тибальд и шумно глотнул из кувшина.
— Ты не понимаешь, — не унимался Этьен. — В ней было что-то роковое, как в героине какой-нибудь трагедии, что-то ужасное. Она чиста, но в ней есть нечто странное и темное, чего я не могу ни объяснить, ни понять.
— Хватит, хватит, — зевнул Тибальд. — Ты плетешь целый роман вокруг нормандской шлюшки. Перейдем к делу.
— Я как раз подошел к главному, — резко произнес Этьен. — Я собирался привезти ее в Шартр и продать знакомому владельцу борделя. Но вовремя осознал свою глупость. Мне бы пришлось слишком близко проезжать от владений герцога Алансонского, если бы он узнал, что я поблизости…
— Знаю, — проворчал Тибальд. — Он дорого заплатил бы за сведения, касающиеся твоего местонахождения. Открыто он не смеет арестовать тебя; ему удобнее убить тебя кинжалом из-за угла или выстрелом в спину. Он заткнул бы тебе рот тайно и тихо, если б мог.
— Да, — произнес Этьен, содрогнувшись. — Я — дурак, что так далеко заехал на восток. К утру меня уже здесь не будет. Но ты можешь отвезти девушку в Шартр без всякой опасности, можешь даже в Париж, неважно куда. Дай мне цену, которую я прошу, и она твоя.
— Это слишком дорого, — запротестовал Тибальд. — Полагаю, она дерется, как дикая кошка?
— Это твоя забота, — грубо ответил Этьен. — Ты укротил достаточно девиц, так что должен справиться и с этой. Хотя предупреждаю тебя, в этой девушке пламя. Но это твое дело. Ты говорил, твои компаньоны сейчас в деревне неподалеку. Пусть помогут тебе. Если не сумеешь получить за нее кругленькую сумму в Шартре, Орлеане или Париже, то ты еще глупее, чем я.
— Ладно, ладно, — проворчал Тибальд. — Я попытаюсь, в конце концов это то, чем должен заниматься деловой человек.
Я услышала звон монет, падающих на стол, и он показался мне похоронным звоном по моей жизни.
И в самом деле, это были мои похороны, потому что, узнав, стоя под окном гостиницы, что меня ждет, девушка, которой я была, умерла, а вместо нее родилась женщина, такая, как я теперь. Вся моя слабость исчезла, и холодная ярость сделала меня твердой, как сталь, и податливой, как огонь.
— Выпьем, чтобы скрепить сделку, — сказал Этьен. — И я должен ехать. Когда пойдешь за девчонкой…
Я рывком распахнула дверь. Рука Этьена с чашей замерла у самых губ. Тибальд выпучил на меня глаза. Улыбка исчезла с лица Этьена, он побледнел, прочтя смертный приговор в моем взгляде.
— Агнес! — воскликнул он, поднимаясь. Я шагнула через порог, и мой кинжал пронзил сердце Тибальта, прежде чем он успел встать. Предсмертное хрипение искривило его толстые губы, он свалился со скамьи, захлебываясь кровью.
— Агнес! — снова крикнул Этьен, протянув вперед руки, словно пытаясь меня отстранить. — Подожди, девушка…
— Ты паршивая собака, — закричала я, впадая в бешенство. — Ты свинья, свинья, свинья! — Только моя безумная ярость спасла его от смерти.
Прежде чем я ударила его, он успел повернуться так, что кинжал содрал только кожу с его ребер. Трижды я ударила его, молча и неотвратимо, но он как-то уклонялся от удара в сердце, хотя и рука, и плечо его были в крови. Он отчаянно схватил меня за запястье, пытаясь сломать мне руку. Сцепившись, мы упали на стол. Этьен перегнул меня через край стола, стараясь побороть, но чтобы схватить меня за горло, ему пришлось убрать руку с моего запястья. Тогда я вырвалась из ослабевшей хватки и вонзила кинжал в грудь Этьена, Лезвие скользнуло по железной пряжке и прорезало рваную рану через грудь; хлынула кровь, раздался стон. Этьен отпустил меня, я вывернулась из-под него и нанесла ему удар кулаком. Голова Этьена резко дернулась назад, кровь из ноздрей брызнула. Я прыгнула на него и пальцами надавила ему на глаза, но он оттолкнул меня с такой силой, что я пролетела через всю комнату и, ударившись о стену, повалилась на пол.
Я чувствовала головокружение, но вскочила, схватив отломанную ножку стола. Одной рукой Этьен отирал кровь с глаз, а другой искал меч. Он снова не рассчитал скорость моей атаки, и ножка стола с силой обрушилась на его голову, содрав кожу с черепа. Кровь хлынула ему на лицо, он закрылся руками, а я продолжала осыпать его ударами. Он, полусогнутый, ослепший, пятился назад, пока не свалился на обломки стола.
— Боже, девушка, — простонал он, — ты убьешь меня?
— С легким сердцем! — расхохоталась я так, как никогда прежде не смеялась, и ударила его повыше уха, снова отбросив его на сломанный стол, с которого он с усилием пытался встать.
Стон сквозь слезы слетел с искаженных губ Этьена:
— Во имя бога, девушка, — молил он, слепо протягивая ко мне руки, — будь милосердна! Остановись во имя святых! Я не готов умереть!
Он старался встать на колени. Кровь, хлеставшая из разбитой головы, обагрила его одежду.
— Остановись, Агнес, — бормотал он. — Пощади меня, во имя бога!
Я колебалась, мрачно глядя на него, затем бросила в сторону свою дубинку.
— Живи, — сказала я с презрением. — Ты слишком ничтожен, чтобы пачкать о тебя руки. Убирайся!
Он попытался встать, но не смог.
— Мне не подняться, — простонал он. — Комната плывет, и в глазах темно. О Агнес, ты подарила мне горький поцелуй! Бог милосерден, но я умираю в грехе. Я смеялся над смертью, а теперь, когда она рядом, я боюсь. Ах, господи, мне страшно! Не оставляй меня, Агнес! Не дай мне умереть как собаке!
