Хамис прыгнул в дыру, подхватил Нкойо на руки и буквально швырнул в отверстие – ну и здоровый же лось! Он выскочил следом и дотолкал Нкойо до двери; лозы хватали его за ноги, и он спотыкался и оставлял на почерневшем снегу кровавые следы.
Да, совершенно не хочется потерять члена союза накануне выпуска, и это, скорее, была команда Нкойо, чем его команда; Хамис просто согласился вложить ресурсы и ману, а она собрала союз из немалого числа своих знакомых, потому что куча народу была бы счастлива с ней объединиться. Но это осталось в прошлом, и Нкойо вовсе не считалась лучшим заклинателем. В школе еще хватало одиночек, так и не заключивших союзы, так что Хамис мог бы найти двух человек на замену, которые от отчаяния согласились бы на опасное замыкающее положение и скромную долю общих ресурсов.
Но вместо этого он сам сделал все возможное, чтобы спасти Нкойо. Мама всегда говорила: никогда не знаешь, на что способен человек в экстремальной ситуации. Я-то думала, она имеет в виду, что люди в экстремальной ситуации обычно ведут себя подло, но за это их надо прощать. Мне в голову не приходило, что придурок вроде Хамиса в минуту опасности вдруг окажется героем.
Когда прошел первый шок, мы все сгрудились вокруг Хамиса и Нкойо в коридоре и стали их шумно поздравлять; подошла даже следующая команда выпускников, ожидавшая очереди. На сей раз они помогали охотно – предлагали бинты, платки, целебные бальзамы. Мы любим, когда кто-нибудь спасается, оказавшись на волосок от смерти или даже на целую милю… мы вообще любим, когда кто-нибудь спасается, нам всем, даже после четырех лет в школе, очень хочется верить в спасение.
Нкойо стояла на коленях у двери, глаза у нее были закрыты, а по щекам текли блестящие ручейки слез; ее союзницы, Джанис и Фарида, перевязывали ей руки. Хамис сидел рядом с Нкойо на полу и рассматривал кровавые ссадины на лодыжках и ступнях. Казалось, он сам был потрясен тем, что сделал.
Не чуя под собой ног, я попятилась от двери, чтобы дать место тем, кто помогал раненым. Все толпились в арке больших дверей спортзала, только Ибрагим стоял чуть поодаль, в коридоре, вместе с Якубом, соприкасаясь с ним лбами, и по его лицу текли слезы; и тогда Якуб тоже сдался, закрыл глаза и заплакал.
Я стояла в сторонке, прислонившись спиной к стене; на языке у меня замирало разрушительное заклинание, в крови еще бурлила мана. Мы тренировались уже месяц и стали гораздо быстрей и ловчей. Нам был нужен спортзал, нам была нужна полоса препятствий. Если бы я все разнесла, чтобы спасти Нкойо, то опять рискнула бы чужими жизнями – точно так же, как спасла шанхайских младшеклассников ценой тех, кого сожрала кватрия.
Я не имела права так поступать. Я имела право только на одно – выбираться из школы – потому что на это имели право мы все. Мы негласно условились, что вправе выбираться любыми способами, главное – не убивать друг друга, но даже убийство могло сойти с рук, если проделать это незаметно. Ты обещаешь помощь другим, потому что они обещают помощь тебе, но все в школе признавали, что обещания теряют силу, когда ты приближаешься к воротам, и никто не станет тебя винить, если ты постараешься миновать их поскорее, даже если остальные члены команды погибнут. Никто не ожидает, что союзник обернется на пороге; никто не даст такого обещания.
Если ты его дашь, тебе не поверят; быть может, ты и не знаешь, на что способны люди в критической ситуации, но есть вещи, которые ты знаешь точно. Обернувшись, ты никого не спасешь – вы просто погибнете вместе. В лучшем случае ты погибнешь вместо других – ты бросишься в пасть чреворота и обречешь себя на вечные страдания, чтобы твои друзья могли покинуть школу. Это все, на что остается надеяться. Но это не то, о чем можно попросить. Можно просить о смелости, доброте, неравнодушии, помощи, наконец; можно просить о тысяче трудных и мучительных вещей… только чтобы они не были бессмысленны. Нельзя попросить человека сознательно поставить на кон свою жизнь, настоящее и будущее, лишь для того чтобы дать тебе шанс. Стоя на последней черте – а ворота и есть эта самая черта, – ты прекрасно понимаешь, что ничуть не лучше другого.
Ненавижу уравнения, которые не сходятся.
Было лишь одно исключение. Я могла обернуться. Для этого мне понадобилось бы гораздо меньше внутренних сил, чем Хамису Мвини; я бы могла развернуться в воротах, пропустить вперед всю команду и истреблять злыдней, оказавшихся в пределах досягаемости, до тех пор, пока мои друзья не достигли бы безопасной гавани. Я должна была так поступить. Конечно, должна. Я не имела права выбежать из ворот и вернуться в крепкие мамины объятия, пока хоть кто-то, кто был мне дорог, еще оставался в школе. Я должна была развернуться и сторожить ворота, пока все мои друзья не пройдут. Они не просили меня о самопожертвовании и не стали бы просить, потому что это против правил, которые мы все признаем, но я это сделаю, потому что могу. Я могу спасти Аадхью, Лю, Хлою, Джовани. Я бы даже не отказалась вытащить Нкойо, Ибрагима, Якуба и Надию.
А потом, сделав это, я и сама пройду в ворота. Я спасу людей, которые мне небезразличны, а к остальным повернусь спиной. Я вернусь домой, а они пусть выбираются сами или гибнут. Я им ничем не обязана. Я их никогда не любила. Ничего хорошего они мне не сделали. Кроме Хамиса, который сидел на полу и дрожал, а кровь струйками текла у него по ногам и собиралась лужицей. Он получил эти раны, спасая Нкойо в ту минуту, когда я была бессильна. Значит, я бы спасла и Хамиса. Я бы стояла у ворот ровно столько, сколько нужно, чтобы вытащить Хамиса, который мне абсолютно не нравился… но разве я могла поступить иначе?
Я отошла от ребят, которые собрались вокруг Хамиса и Нкойо, – посторонние люди помогали моим друзьям, хотя бы по мелочи. Я отступила еще на шаг, и еще, и три вздоха спустя была уже в дальнем конце коридора и бежала так, как будто впереди маячили заветные ворота. Как будто я могла вырваться из школы. К спортзалу меж тем направлялись прочие выпускники. Они с тревогой поворачивались, провожая меня взглядами и гадая, от кого я бегу, но я бежала от них, от тех, кто мог
