Ещё никогда ему не приходилось стрелять в таком темпе. Один из нападавших упал в сугроб в тридцати пяти шагах, второй не одолел каких-то двадцать. Третий рухнул совсем рядом. Четвёртого поразить Первей не успел — разбойник дотянулся до него шестопёром, и лук вылетел из руки вместе с оружием врага. В следующий миг головорез с рёвом обрушился на рыцаря прямо с седла, и они покатились по земле, барахтаясь в снегу.
Двое крепких мужчин хрипели, рычали и давили друг друга, как медведи. Меч, притороченный за спиной, сильно мешал Первею, и ещё больше мешал колчан. Наконец ему удалось нашарить пряжку-застёжку, освобождаясь от помехи. В этот момент душегуб ослабил хватку, пытаясь нашарить засапожный нож, чего оказалось достаточно. Локтем в лицо — коленом в пах — рука, неестественно вывернутая, роняет нож…
Некоторое время рыцарь хрипло дышал, лёжа на трупе последнего противника. Сил нет никаких…
«Сил нет, Родная. Укатали Сивку…»
Шелестящий бесплотный плач.
«Ну во-от… Ну не надо, прошу тебя… Ну чего ты? Ну всё же кончилось хорошо»
«Что кончилось?! Где кончилось?! Сколько ещё оно будет вот так вот «кончаться»?!»
Отвечать на это он не стал, поскольку с полным правом счёл вопрос риторическим.
«Ладно, родной мой… прости» — плач наконец утих. — «Посмотри… там… среди этих»
Первей вздохнул, поднимаясь. Вновь надел ножны с мечом, вынул клинок, крутанул в руке.
«Зря он так, купец-то… Ну спросил бы сто, пусть двести даже — я б отдал, нашёл бы… Чудо что за меч»
«Иди уже… чудо»
Обиженный купчина был мёртв — лежал навзничь, как упал, изумлённо тараща остекленевшие глаза на торчавшую из переносицы стрелу. А вот Варавва был ещё жив, и даже в сознании.
— Не минула… стало быть… рука палача…
Первей неловко улыбнулся.
— Я не палач, Варавва. Я Исполнитель.
* * *
Санные обозы тянулись сплошной вереницей, так что в хвост одного уже дышали паром кони следующего. Таким же потоком шли и встречные, так что обгонять обозников приходилось по глубокому снегу обочины, а то и по целине. Гнедко потел на совесть.
Издалека по воздуху вдруг поплыл колокольный звон, смягчённый расстоянием, обозники начали креститься, скидывали шапки. Первей тоже перекрестился по-православному, он твёрдо усвоил одну важную заповедь — в чужой монастырь со своим уставом не лезут, и ни к чему навлекать на себя косые взгляды там, где этого можно легко избежать.
А впереди из-за деревьев уже отсверкивал золотом купол собора Святой Софии, главного новгородского храма. По сторонам торной дороги уже появились заборы, какие-то избушки, они становились всё крупнее, обрастали хозяйственными постройками, и сама дорога постепенно превращалась в улицу, с двух сторон зажатую заборами и постройками — это уже пошли новгородские предместья. Теперь Гнедку приходилось пробираться между санями, текущими сплошь в обе стороны, но умный конь уже завидел надвратную башню, в разверстый зев которой и стремились все, и пешие и конные, и прибавил ходу, не обращая внимания на тех несомненных придурков, которые валом валили из этих же ворот навстречу. Глупцы! Ну что может быть лучше конца дороги?
Ну разве что её начало…
* * *
— Ну, не знаю, не знаю. Слушай, как тебя по-батюшке…
— Первей Северинович.
— Да, так вот, Первей Северинович. С обозом санным ты, положим, до Колывани дойдёшь. Ну, до Ревеля, то есть. А вот дальше… Зимой морем никто не ходит. Так что придётся тебе в Колывани весны дожидаться где-нибудь на постое. Так уж не лучше ли тут, в Новгороде Великом? Тут и люди свои, и земля своя, и вера опять же… Ты православный, вроде?
— Православный.
— Ну вот. А что там, у немцев — и поговорить-то толком не с кем, душу отвести. Ты в Колывани-то раньше бывал?
— Не доводилось.
— Мерзкий городишко. Зимой особенно. Слякотно, сыро, как северный ветер с моря — хоть из дому носа не кажи, ей-богу. И дома все каменные, серые, мрачные, улицы сплошь камнем вымощены, узкие, что сточные канавы. И немецкие рожи кругом. Одно и хорошо у них — пиво наловчились варить, это да. Бывало, по торговым делам в Колывань попадёшь, так вот сидишь у камина, с кружкой в руке, а ветер в трубе завывает, так тоскливо… Нет, право слово, зимуй в Новгороде, Первей Северинович. Рождество вот на носу, а там и масленица — весело! А весной, как лёд сойдёт на Волхово, немцы сами сюда приплывут, с ними и уйдёшь, ног не натруждая.
Первей усмехнулся.
— Нет, Савелий Петрович. Не могу я столько ждать. Мне сейчас надобно.
Купец развёл руками, вздохнул тяжко.
— Ну, тебе решать. Только попомни моё слово — не уйдёшь ты из Колывани морем, до весны не уйдёшь. Мой обоз только после Крещения Господня дотуда доберётся, гавань колываньска вся подо льдом будет, да и сейчас уже там, наверное, ни одна ихняя когга в море не выходит — большинство ушли в Ганзу, а которые зимовать остались — те на приколе.
— Но есть ещё люггеры.
Купец разом помрачнел.
— Отчаянный ты парень, как я погляжу. Жизнь не дорога?
Первей снова усмехнулся, подлил купцу горячего глинтвейна, плеснул себе.
— Ты, по всему видать, опытный купец, Савелий Петрович. Расскажи мне про люггеров-то, что они за люди, а то я больше понаслышке.
— Да чего про них рассказывать. Разбойники морские, и весь сказ. До них, говорят, на море всё варяги озоровали, сладу с ними не было, так эти самые люггеры немецкие тех варягов разбойных извели под корень. Сам суди, что за люди.
Купец сделал глоток, другой, крякнул.
— Вкусно! Аж нутро всё прогревает. Научи, Первей Северинович, как такой добрый напиток у тебя выходит.
— Научу, чего там, — Первей снова подлил купцу. — только дорогонько выходит напиток сей, тут и имбирь, и корица… Зато от зимней стужи, а особо немецкой слякоти для здоровья самое первое дело.
— Ну, мы, чай, люди не бедные, для свово здоровья чего не жаль.
— Так когда обоз твой уходит?
Купец поскрёб в бороде.
— Да вот послезавтра и выйдем, пожалуй. Так что ежели дела какие остались тут у тебя, поспешай.
Купец снова отхлебнул из кружки, почмокал, смакуя.
— Позволь спросить тебя, Первей Северинович. Коня куда девать думаешь?
Рыцарь задумался. Действительно, это проблема из проблем. Гнедко… Возможно, на пузатой ганзейской когге ему ещё нашлось бы место, но на маленькой пиратской люгге, где и трюма-то толком нет…
«Родная, ты слышишь?»
«Да, рыцарь»
«Посоветуй, как быть. Ты же у меня умница»
Короткий бесплотный смешок.
«Чего тут думать. Купец-то тебе вопрос задал неспроста. Спит и видит купчина, как твоего Гнедка заполучить. Вот и продай ему»
