Иисус-Мария, придется немедля писать протокол, докладывать судье, прево, может быть даже королю! И это еще не конец дела – отцы инквизиторы обязательно затаскают всех, кто побывал в этом доме нынешней ночью в качестве свидетелей, будут докапываться не упустили ли кого из обитателей маленького адского круга на улице Боннель!
Вроде не упустили. И сам мессир Жерар де Бевер, нормандский дворянин, двадцати девяти лет от роду, и его наводящая дрожь матушка, мадам Изабо, и единственный одноглазый слуга захвачены в целости и сохранности, едва ли не прямиком в постелях. Как говорится тепленькими. Дверь вышибать не пришлось – Изабо де Бевер сама открыла и тотчас начала голосить, что сержанты судебного округа вместо праведных трудов на благо подданных короны беспокоят в неурочный час… И так далее.
Она была огромна, жирна, с белой глянцевой кожей на одутловатом лице, бесчисленными трясущимися подбородками, черным провалом бесформенного рта и разноцветными глазами – правый карий, левый почему-то желто-зеленый. Несомненный знак дьяволовой печати.
Мадам Изабо отказалась будить сына, даже когда Марсиньи, преодолев ее громкоголосое сопротивление спустился в подвал, а беднягу Гуго вытошнило в первый раз.
Мальчик мадам Изабо устал, ему нужно много отдыхать! Нарушать человеческий сон за четыре часа до рассвета – это зверство, мессир капитан! Вон из моего дома!
Её связали, когда озверелая мадам попыталась ударить капитана по щеке. Вязали долго, с проклятиями. Потом Гуго пнул ведьму в лицо подошвой сапога и мадам Изабо притихла. Другой Гуго и Мишель Ливаро, обшарив дом приволокли заспанного мессира де Бевер. Он доселе не может ничего понять. Зовет на помощь ворочающуюся в углу матушку – тушу дьяволицы в желто-серой грязной ночной рубашке.
– Ваши записи? – Марсиньи поднес к лицу вздрагивающего мессира де Бевер толстую тетрадь из переплетенных пергаментных листов. – Ваши, сударь?
Лицо связанного, узкое, тонконосое, с розовыми следами оспы на бледных щеках, осталось безучастным.
– Записи, спрашиваю, вы делали, мессир?… – И вдруг вечно флегматичный Марсиньи сорвался, заорав страшно и низко: – Отвечай, мразь, когда тебя допрашивает капитан королевской стражи!! Ну!!
И кулаком в переносицу. Так, чтобы кровь хлынула густым потоком. Еще раз. Пинок носком сапога под колено.
Молчит. Смотрит на бочки. Ничего, святые братья из Сен-Жан-ан-Грев быстро научат молчаливого мессира разговаривать. И, возможно, даже петь. Ох, как он запоет у отцов-доминиканцев! Соловьем!
Капитан швырнул увесистую тетрадь на стол, листы перевернулись будто сами собой, открыв одну из последних страниц.
«Удивительный случай, девчонка, помещенная в сухой колодец, продолжает оставаться в живых. Видно, сыграло роль низкое происхождение, дарующее поразительную выносливость. Теперь она не кричит, только подвывает, будто пойманный волчонок.»
«…Такая досада – пришлось расстаться с Эстель! Она была самой хорошенькой, продолжая оставаться миловидной посейчас, спустя три дня. Своеобразно миловидной, ибо хранение тела на леднике ненадолго спасает его от прикосновения смерти. Придется немедленно начать бальзамирование. Ее очаровательная головка займет достойное место в сокровищнице. Девчонка из колодца (ее, как выяснилось, зовут Люси) пыталась сбежать – отправил ее в нижний подвал, к животным. Там ей самое место. Маленькая, хитрая, грязная тварь…»
Марсиньи перевел глаза на другой отрывок. Одна из последних записей.
«…Жак (на вид – семи, наверное, лет, сам точно не знает) и Элинор по прозвищу Козочка (десяти лет, для своего возраста на удивление хорошо развита и сообразительна). Мальчишка похож на мышонка – пищит, хнычет, просится домой, пугается темноты и громких звуков. После поселения в клетку впал в непрекращающуюся истерику. Годится только на кухню, к празднеству святого Ремигия.
…Бедняжка Жак умер слишком быстро, хотя я все делал правильно – он задохнулся от крика и страха. Ланцет, впрочем, был исключительно остер и не мог причинять ему чрезмерной боли. Однако не могу не признать, что паштет из его печени, великолепно приготовленный матушкой, был нежен. Единственно, я ошибся в выборе вина к блюду – в следующий раз придется посылать к виноторговцу за розовым Пуатевинским.
…Элинор испробована в качестве прислужницы в спальне. Первые два раза много кричала, выказывала сопротивление, прикидывалась безумной и хотела повеситься на шнуре от балдахина. После надлежащего внушения успокоилась и начала относиться к своим обязанностям с подобающим рвением. Пришлось только привязывать руки к спинке постели. К началу зимы вполне сможет заменить столь неудачно потерянную незабвенную Эстель…»
Капитан осторожно отодвинул книгу – истинно адову скрижаль… – встал, прошелся по обширному подвалу, пытаясь смотреть себе под ноги, а не по сторонам, и наконец уставился на бледно-меловых сержантов.
В глазах Арно де Марсиньи читался только один навязчивый вопрос: как такое могло произойти? Почему сатана безнаказанно орудует в сердце христианской Франции?
Медленно, с нарочитой плавностью, господин капитан повернулся к молодому господину де Бевер, полусидевшему у подвальной каменной стены, возле стола и под крюком, на котором был укреплен маленький, с два мужских кулака, череп – кожа давно мумифицировалась, но время не тронуло волосы ребенка, остававшиеся коричнево-золотистыми.
Может быть, это и есть «незабвенная Эстель»? Не зря ведь череп висит над столом хозяина? Остальные крюки на противоположной стене – всего тридцать два. И бочки, в которых что-то засолено. Что именно – Марсиньи даже и представлять не хотел. Пусть инквизиция разбирается.
И еще клетки, как для обезьян в королевском зверинце дворца Консьержери: небольшие, в половину человеческого роста, тесные, ржавые. Рядом темная, глубиной в семь-восемь локтей, яма в углу. Оттуда неясно доносится запах разложения.
Козлы с положенными на стойки досками – доски обильно окрашены коричневым, как на бойне. Да, на бойне…
Бевер тупо смотрел в стену, шевеля затекшими пальцами – запястья накрепко стянуты веревкой, найденной здесь же, в подвале.
Он чуть вздрогнул, когда капитан неожиданно нагнулся, взмахнул вытянутой из ножен дагой, рассекая путы.
Марсиньи поднял арестованного за шиворот, поставил на ноги, и заставив Бевера смотреть на себя, тихо, почти с лаской, сказал:
– В доме есть еще кто-нибудь живой? Понимаешь? Живой? Это последний мой вопрос, обещаю.
– Нет. Никого нет…
Быстрым, мгновенным движением капитан всадил дагу чуть левее грудины мессира де Бевера, почти пригвоздив его к стене. Безразлично понаблюдал за тонкой струйкой крови, появившейся из угла безгубого рта.
