При этом имени он дернулся. — Рука, сжимавшая нож за отворотом кафтана, напряглась.
— … мне важно одно — чтоб ты убрался отсюда.
— Заткнись! Или…
— Или что? — Кинжал в моей руке был нацелен в его горло. — Глотку мне перережешь, как бедняге Форчиа?
Он смотрел на лезвие кинжала, но медлил вытягивать свой нож (что это был нож, вырисовалось под сукном кафтана). Насколько мне было известно, мокрушником он не был. Вряд ли именно он убил Мартина Форчиа, но имя его было Пыльному знакомо. Однако в крайности люди способны на все, а драться в этих юбках и на каблуках будет чертовски неудобно. Если он трепыхнется, я метну кинжал, пусть я и не люблю этого делать.
Но кровопролитие оказалось отложено.
— А, вот он где! — раздался сочный голос с южным выговором. На дорожке показался один из актеров. Вчера он играл плута слугу. — Ты в себе, Ансу? Начинать пора, а он с дамами любезничает! Простите, сударыня. — Он низко поклонился мне.
Я чуть наклонила голову в ответ, как и подобало даме, милостиво заметившей приветствие комедианта. К счастью, у синего платья были длинные рукава, где легко было утопить кинжал, прикрыв лезвие мажетой, и добрый рыцарь сцены оказался в блаженном неведении по части моих намерений.
Ансу, пятясь, сделал несколько шагов назад. Он просто боялся поворачиваться ко мне спиной, но его сотоварищ принял маневры Пыльного за переизбыток куртуазности, еще раз извинился передо мной, что они должны поспешить, и увлек Ансу за собой.
Я некоторое время не двигалась с места, прислушиваясь. У меня было нехорошее ощущение пронзительной тишины, несмотря на доносящиеся издали, от лужайки, голоса и смех. Такое же чувство было у меня в лесу перед нападением. Оно всегда возникает, когда за тобой тайно наблюдают. Но если кто-то и был поблизости, он ничем не выдавал себя, а ежели я в своем наряде принялась шарить по кустам, он бы легко скрылся. А может, и не было никого. Клянусь вороном Скьольдов! Я скоро начну подозревать всех и вся, включая себя самое. Не надо людям леса связываться с людьми садов…
Но если спектакль сейчас начнется, моя задержка вызовет излишние толки. Не хватало, чтоб меня в самом деле принялись искать. Нужно идти.
Зрители уже собрались, заняв места на скамейках, которые слуги вынесли и расставили в живописном беспорядке, не знаю уж, в спешке или намеренно. А вот Тальви и Самитша нигде не было видно. Так что напрасно я торопилась. Потом Тальви вернулся, и актеры, наконец, взялись за дело. Возможно, и Самитш обретался где-то поблизости, только я его не заметила. Крутить головой в поисках советника, да еще сидя бок о бок с Тальви, было неуместно, поэтому ничего не оставалось, кроме как следить за пьесой. Пока Пыльный на сцене, он ведь никуда от меня не денется?
Новая пьеса, расхваленная Дайре, была гораздо глупее вчерашней комедии. Может, где— то и есть умные сочинения на мифологический сюжет, только я их покамест не видала. Действовали здесь Кефал и Прокрида — царь и царица, натурально, я же говорила: что у историков, что мифографов — одна задача, доказать, будто в древности, кроме царей да богов, вообще никого не было. Появившийся в прологе Дайре, представившись Миносом, царем критским (опять царем! ), повествовал о предыдущих событиях. Этот самый Кефал решил испытать верность своей благоверной. Как бы уехал, а сам, изменив наружность, вернулся и, соблазняя жену золотыми уборами, сам себе наставил рога. После чего возмущенно выпроводил жену восвояси. Прокрида направилась на Крит, где вылечила царя Миноса от жестокой болезни. В чем заключалась болезнь, выражено было столь деликатно, что поневоле заставляло предположить самые невообразимые вещи. В награду она потребовала волшебное копье, никогда не бившее мимо цели. (Смешки среди публики, Дайре невозмутим. ) Отсюда и начиналось действие. Выходила Прокрида — вчерашняя субретка, в костюме пажа и берете с перьями, потрясая заостренной серебряной тросточкой, копьем стало быть, и сообщала, что докажет людям и богам, что мужчины более слабы и неверны, чем женщины, и готовы за меньшую цену на гораздо худшее. Ведь она-то, Юпитер ее побери, в действительности мужу не изменяла, а он, пользуясь ее отсутствием, пустился во все тяжкие. Так оно по ходу дела и происходило. Прокрида прибывала ко двору под видом знаменитого охотника Птерелая. Кефалу (герой-любовник из комедии) вусмерть хотелось получить волшебное копье. «Птерелай» заявлял, что сделка состоится лишь в том случае, ежели царь забудет свое мужское достоинство и разделит с ним ложе. Тот мигом согласился. Тогда Прокрида совлекла берет с перьями и принялась обличать гнусную и низменную сущность супруга. Кефал бил себя в грудь, рыдал и каялся. После чего супруги примирялись, а все кругом пели вирши и веселились. Если бы вся эта чепуха была преподнесена как комедия, я бы еще не так скучала. Но южане играли вполне серьезно, и, кажется, так и было задумано. Однако же песни и пляски, как выяснилось, вовсе не означали финала. Собравшиеся боги и богини (остальная труппа) злобно завидовали победе Прокриды и новообретенному счастью героев. Они послали коварного Меркурия (это Ансу), чтобы тот погубил Прокриду. Я слегка встрепенулась и стала смотреть повнимательнее. Ансу, то есть Меркурий, пришел к Прокриде, приняв облик старого верного слуги, и сообщил ей, что муж только говорит, будто постоянно ходит на охоту, получив-таки в свое распоряжение желанное копье (снова смешки), а сам продолжает изменять жене и в лес таскается на свидания. Прокрида накинула черный плащ с капюшоном и пошла выслеживать гулящего супруга. Кефал же, который, как ни странно, взаправду охотился, услышал в кустах шорох и, не разобравшись, метнул копье…
Что-то мне все эти глупости подозрительно напоминали. Слежку, кусты и прочие материи. И разве я, целясь наугад, не обнаружила шпиона?
У меня не было злобы против Ансу. Тальви не оставил мне выбора, забрав меня с эшафота. Разве Вирс-Вердер не мог поступить так же? Ведь я говорила, что идея «смертник — шпион» не нова и не свежа. Но это не дает ответа на вопрос, как мне поступить. Одно дело — заложить своего брата правонарушителя, другое — разоблачить соглядатая Или они все здесь шпионы? Не похоже, особенно при известной взаимной любви Вирс-Вердера и южан, но, возможно, хитрость как раз в этом и состоит…
На сцене тем временем Прокрида умирала на руках Кефала, тот каялся, отрекался от трона и уходил в добровольное изгнание. Финал получился скомканный. Актеры явно стремились проговорить стихи побыстрее и свернуться Отчасти потому, что зрители к подобному повороту событий отнеслись без сердечности. Пусть при дворе «Кефал и Прокрида» имели успех, здешним зрителям милее счастливые концы. К тому же становилось слишком душно, и глоток прохладительного привлекал больше, чем любое поэтическое творение. Наконец все отпели и отрыдали, Дайре произнес эпилог, похожий на все эпилоги:
