Поднял голову и поискал глазами врана, который когда — то успел взлететь с его плеча.
— Сейчас в сторону надо принять. Ты за меня возьмись, легче идти будет.
Влада послушно вцепилась в его локоть, чувствуя, как от него исходит уверенная сдержанная сила и непонятное тепло. До сих пор понять не могла, почему так слепо и безотчетно доверилась ему, незнакомому воину и отказалась от дружины, которую предлагал ей воевода. А теперь идет глухим лесом, повиснув на его руке и на душе ее покойно и благостно.
— Близко уж, княжна. — Снова проговорил Радогор и повернулся к ней. Увидел мокрое от пота лицо и усталые глаза, легко, как ребенка, подхватил ее на руки.
— Прости княжна за дерзость. Накажешь, как придем.
Владе осталось одно. Обнять его шею руками и прижаться щекой к его просторному уютному плечу.
А Радогор, словно не замечая тяжести ее тела, хотя какая в нем тяжесть, перешел на легкий размеренный бег. А скоро, как он и обещал, ее глазам открылась, широкая, поросшая густой травой и ярким цветами, поляна. А в центре поляны гордо высился, подпирая кроной небосвод, могучий красавец дуб.
— Здесь и отдохнем, княжна.
Бережно поставил ее на ноги и пошел. На ходу раскручивая вязки мешка, к дереву. Остановился около него, коснулся рукой каменно — твердой коры и поклонился поясно, в ноги.
— Здрав будь, дуб — отец. Прими гостинец от последнего сына бэрьего рода. — Услышала княжна его сдержанный голос. И увидела, как он отделил от хлеба четверть. Присыпал ее солью и, снова поклонившись, положил туда, где корни поднимались над землей. — Прости, что скуден дар, отец — дуб. Спешно собирались, иного не припасли.
Качнул старый дуб развесистой кроной, зашумел ласково и опустил ветви к Радогору, словно обнимая его. И что — то. Чего не поняла Влада, прошелестел ему на ухо листвой.
— Подходи, княжна. Дуб — отец принял нас. — Позвал ее Радогор. — Тут и обождем, пока не поправишься.
Подходила к дереву с осторожностью. Слышала, что раньше и деревья умели человеческую речь разбирать, и люди их языком владели. Но что самой увидеть придется и во сне увидеть не могла. Шла, робко поглядывая на могучее дерево, над которым стаями поднялись потревоженные птицы, пытаясь взглядом дотянуться до вершины. И не могла. Даже голова от усилия закружилась. А сквозь густую листву, казалось, следили за ней внимательные, задумчивые глаза.
Ворон, Радогорова птица, не испытывая и малейшей робости, пристроился сверху, на ветке и пробовал на вкус зеленый желудь и поглядывал на нее насмешливым черным глазом.
— И не привыкла кланяться, но все же поклонись. — Его голос звучал прямо в ее мозгу. — Хуже не будет. Не каждый день видит он княжен подле себя.
Влада послушно согнулась в поясе.
— По здорову ли, дуб — отец?
— Дедко Вран сказывал, что в прежние времена, пока не пришли другие боги к людям, все, кто жил в то время, ему кланялись. Древу — отцу. Он и приют даст, и крышу над головой, и теплом одарит. И накормит, и напоит. Силу, здоровье вернет, как притомишься. А попросишь, и судьбу укажет. Только уметь просить надо. Ныне же отвернулся лес от людей. Обижать его стали, внимать разучились ему.
С удивлением слушала она этого странного парня. Не поймешь сразу воина ли, или волхва. Прижалась к дереву, рядом с которым сама себя чувствовала слабой травинкой.
— Слышишь, как кровь по его телу бежит? Только не бьется в жилах, как у людей, а журчит неслышно, убегая в каждую веточку, в каждый листочек.
Раскрыла в удивлении на него глаза. Дивные речи говорит. Как о живом. А люди их под пилу, топором и в печку. Снова обратила взгляд к дереву. Ветви, словно соглашаясь со словами Радогора, шевелились рядом с ее лицом.
— Я люблю слушать его. — Радогор с нескрываемой нежностью, провел ладонью по стволу. — Не это, конечно, другое. Около дедкова жилья стояло. Ляжешь под ним, раскинешь руки, глаза закроешь… а оно шепчет в ухо, рассказывает о том, что видело, что слышало за длинный свой век. Речь плавная, неторопкая. И думается хорошо.
Наклонился к корням и бережно, чтобы не помять, развел руками траву. И исчез, словно в яму провалился. Влада вздрогнула, но тут же услышала его спокойный, уверенный голос.
— Спускайся ко мне, княжна…
Наклонилась, чувствуя, как трепещет ее сердце, и через густую траву увидела нору. Запах цветов забился в ноздри. Чихнула, закрыв нос ладошкой.
— Спускайся вниз, княжна. — Повторил Радогор. — Не бойся, я приму.
Робея, вперед головой, влезла в нору, прямо в подставленные Радогором, руки.
— Не упади. Пока глаза не привыкли, упасть можешь.
Влада, медленно поворачиваясь вокруг ноги, огляделась. Нора оказалась и не норой вовсе. Сухо… и просторно. Радогор стоит в рост и голову не клонит. Со всех сторон ровный свет льется.
— Отец — дуб для тебя уже и питье за ласковое слово приготовил. — Сказал Радогор и указал взглядом на темную, мерцающую лужицу в углублении толстого корневища. — Пей без опаски. Сразу почувствуешь, как сила к тебе возвращается. А мало будет, скажи… еще даст. Вечером я тебе корешков дам пожевать. Лучше бы их крутым кипятком залить и дать потомиться. Но не любит отец — дуб огня. А корешки и так есть можно. Они силу возвращают. После них хоть день от зари до зари беги и не притомишься.
Пока слушала, он вьюном выскользнул из норы. И вернулся с охапкой свежей пахучей травы. И исчез снова. И опять вернулся с травой. Ловко разравнял ее в одном углу. Остатки бросил на корневища в другом. И достал из мешка чистую холстину. Совсем не удивляясь предусмотрительности Неждана. Княжна привыкла со скатерти вкушать.
Встряхнул легонько и расстелил ее между корневищами.
Порезал хлеб тонкими ломтями, так же тонко порезал и вяленую кабанину. Выложил все на середину и, подумав, добавил ко всему деревянную, обтянутую кожей, баклагу с водой. И две глиняные кружки.
— Прости, княжна, за бедный стол.
Повернулся к ней. Княжна все еще стояла, сосредоточенно глядя, на темную лужицу, в сомнении глядя на нее.
— А ты на колени встань и губами, как из ладошки. — Посоветовал он. — А я уйду пока, чтобы взглядом тебя не смущать.
В глазах княжны появилась тревога. Брови вскинула. Жутко одной оставаться здесь, под дубом — исполином. Корневища, как змеи вьются и по бокам, и над головой. Радогор понял ее и улыбнулся. Глаза его потеплели.
— Здесь тебя ни кто не тронет, княжна. И я рядом буду. Еще травы принесу, чтобы спалось лучше. А потом уж и за стол сядем.
Покраснела от стыда. Как бы плохого не подумал. Тело все еще помнит тепло его сильных рук, а щека уютного ложа не забыла. Не девка же теремная, а как никак княжна и дочь воина, который землю на порубежье дальнем берег.
