Моя рубашка была порвана и пропитана кровью Березина.
Вчерашний день получил свое логическое завершение. Диму увезли в больницу, Оксана поехала с ним. Бендин повез сына домой, а меня забрали в отделение милиции. Все так, как должно было быть.
У меня все еще стояло перед глазами полное ужаса лицо Оксаны, когда она увидела Диму на носилках.
И во всем виноват я…
Это не давало покоя.
Допрос начался сразу же, как меня привезли в отделение. Оказалось, что еще месяц назад взяли еще одного члена моей бывшей банды — Клима, Витьку Климова. Вот он и сознался во всем. Как говорится, сдал все явки и пароли. Кто был членами банды, как работали, где прятали товар, через кого сбывали, кто выступал заказчиками, ну и, естественно, кто такой Змей.
Все это поведали мне на допросе, и мне оставалось лишь кивать и говорить, что все это правда.
Я был в настолько подавленном состоянии, что не пытался ничего отрицать. Мне хотелось провалиться сквозь землю, пропасть, не быть.
Все, на что я был способен, это думать о том, что там с Димкой и просить Бога, чтобы он не умер. Я не умел молиться, никогда не пробовал, и не знал слов молитв. Сейчас я об этом жалел.
Дима не просто спас мне жизнь, он прикрыл меня собой.
Я много раз задумывался над тем, кто бы переживал, если бы я умер, но я даже не решался задавать вопрос, кто бы согласился умереть за меня.
'Лучше я', - сказал он тогда. Чем лучше? Кому лучше? Кому я нужен в этом мире?
Я чувствовал себя чудовищем. Мне было невыносимо знать, что из-за меня Дима страдает. Более того, что из-за меня Дима может умереть.
Допрос прошел как в тумане. Я все подтвердил, все подписал. Рассказал всю правду, как мы с Бендиным оказались в гараже, только об Олесе умолчал. По моим словам, история начиналась со звонка Сазана, в ходе которого он сам сказал, что у него в плену сын моего учителя.
Больше я не о чем не врал. Не хотелось. Все уже решено до моего появления здесь еще со слов Клима, меня ждет колония, и оттого, что Сазана и Мохова ждет то же самое, меня не радовало.
Когда меня проводили по коридору, я видел, как в отделение приехала мать Мохова, как она плакала и умоляла отпустить ее 'сыночка', что все это ужасная ошибка, и он ни в чем не виноват.
Я подумал, что Мох из хорошо обеспеченной семьи, и вполне возможно, что деньги и слезы его матери, смогут сделать его 'невиновным'.
Странно, но я даже не испытывал злости по этому поводу. Я злился не на Мха, я злился на себя. А Мох был совершенно прав, если бы я умер тогда на кладбище, ничего бы этого бы не было, все было бы хорошо… Если бы…
На ночь меня отвели в камеру предварительного заключения. Надо же, одного. То ли преступников в тот день больше не поймали, то ли мне в очередной раз повезло.
Я забился в угол на койке, подтянув колени к подбородку, и так просидел всю ночь. Засыпал и просыпался. Но главным впечатлением от этой ночи было одно — холод.
Жанна не появлялась. И я не знал, рядом ли она, появится ли, если позову. Я не звал. Не то что мне хотелось побыть одному, мне вообще в этот момент не хотелось быть.
Несколько раз за ночь ко мне приставали призраки, бродившие по отделению. Им было скучно, но я в тот момент, я не был хорошим собеседником. Некоторых я игнорировал, некоторых просил оставить меня в покое.
— Эхе-хе, — сказал мне призрак пожилого полковника, видимо, он здесь работал, а теперь его дух привязан к этому месту, — не дрейфь, парень, всякое бывает в жизни.
Я не ответил, и он ушел.
Окон в камере не было, и я не знал, сколько прошло времени с вчерашнего дня, понял, что наступило утро только потому, что мне принесли завтрак. Я не стал есть, взял только стакан воды. И без еды было тошно.
Часа через два после завтрака за мной пришел молоденький младший лейтенант.
— К тебе пришли, — коротко сообщил он и повел меня за собой.
У меня ухнуло сердце. Пришли? Кто? Оксана, чтобы разбить мне в лицо и сообщить, что из-за меня Дима скончался?
Пока я шел по длинному коридору с голубыми панелями, мое сердце стучало, как у канарейки.
Меня привели в комнату для свиданий. И я удивленно распахнул глаза.
Ну что тут сказать, я перебирал в уме разные варианты, но точно не этот. Честно говоря, я вообще не вспоминал долгое время о существовании этого человека.
Вадим, мой отчим, стоял с противоположной от меня стороны стола, сложив руки на груди, и испепеляя меня взглядом.
— Привет, — голосом, лишенным эмоций, сказал я, отодвинул стул ногой и плюхнулся на него.
Лейтенантик вышел.
— Ну здравствуй, сынок! — Вадим стремительно шагнул ко мне и влепил мне пощечину. Моя голова качнулась, как у тряпичной куклы. — Допрыгался?!
Я молчал. Странно, у меня даже не возникло желания встать и ответить ему. Мне не захотелось ответить ему даже словесно. Я просто сидел и смотрел на него. Щека пылала, но я постарался этого не замечать.
— Чего ты молчишь? — продолжал Вадим. — Добился своего? О чем ты только думал? Где это видано, звонят с утра пораньше, говорят, вашего сына задержали! А до этого допросы, чем сын занимался, где пропадал и куда пропал окончательно в начале учебного года! А мне что сказать? Что он мне и не сын вовсе? Говорил. А они мне: по документам сын… — он осекся, не получив от меня никакой реакции. Я просто сидел и смотрел на него. — Может быть, ты хоть что-нибудь скажешь?
— А ты трезвый, — это все, что я мог сказать.
Надо же, действительно трезвый. Причесан, гладко выбрит. Такой, каким был при маме.
Я понял, что сижу и глупо улыбаюсь.
Вадим посмотрел на меня с тревогой. Моя улыбка остудила его пыл. Он прошелся по тесному помещению и опустился на стул напротив меня.
— С тобой все нормально? — с тревогой спросил он.
Будто и не было этих лет, полных ненависти, ссор и алкоголя. Будто он действительно мой отчим, отчим в полном смысле этого слова, почти отец.
— Ты хорошо выглядишь, — сказал я. — Я рад. Правда, рад.
Вадим шумно втянул воздух.
— А вот ты плохо выглядишь, — он будто только что меня увидел. — Это твоя кровь?
Я непроизвольно провел рукой по рубашке.
— Нет, к сожалению, не моя.
Вадим смотрел на меня так, что мне показалось, что он сейчас покрутит пальцем у виска
Несколько минут мы оба молчали.
— Я ведь даже не знал, чем ты занимаешься, — внезапно заговорил он. — Не замечал. Я плохо помню тот день, когда ты ушел. Думал, перебесишься, вернешься, но ты не вернулся. А пришли милиционеры с расспросами о тебе. И тогда я узнал… кто ты, — он поднял на меня глаза, я молчал. Если он решил исповедаться, это его право. Мне сказать было нечего. — А когда они ушли, мне стало страшно. Страшно оттого, во что я превратил свою жизнь… и твою. Понимаешь?
