— Он злится? — спросил я совершенную чушь. Как может злиться человек, который сам прикрыл меня своим телом.
— Конечно, нет! Все действительно хорошо, поваляется неделю на больничной койке, и все. Нам всем очень повезло.
— Это точно, — я опустил голову. Скверно-то как на душе.
— Дима передает тебе привет, и просит не унывать, мы тебя отсюда вытащим.
— Как, интересно?
— Совсем забыла, — тут спохватилась Оксана, — у тебя же руки ледяные, — она придвинула мне стопку одежды, лежащую на столе. — Они все проверили, — она покосилась на дверь, — и разрешили мне отдать все тебе лично здесь. Быстро одевайся!
— Прямо здесь? — изумился я.
— Конечно, здесь, я отвернусь, — и она немедленно выполнила обещание.
Я пожал плечами и взял одежду. Водолазка и теплый свитер — это же чудо! А еще нижнее белье и джинсы!
— Оксана, ты чудо! — вместе со свитером по телу разливалось блаженное тепло.
— Я подумала, здесь плохо топят, и оказалась права. Можно поворачиваться?
— Можно, — переодевшись, я чувствовал, себя довольным, как удав.
— Ну вот, на человека похож, — прокомментировала она. — Другое дело. К слову о вытащим, мы с Лёшей сегодня идем к адвокату, будем действовать. Нечего затягивать и держать тебя здесь.
— С Лёшей? — не понял я.
— Ну с Алексеем Дмитриевичем, — объяснила Оксана. — Дело непростое, от суда тебе не уйти, но может быть удастся вытащить тебя под залог.
— Кстати, у меня есть деньги.
— Разберемся, — Оксана отмахнулась. — Ты, главное, не вешай нос. Лёша тоже хотел к тебе попасть, но сам понимаешь, не пропустили, я и так пробилась, можно сказать, с боем. Он передает тебе свою благодарность в спасении Сережки.
— Ну-ну, — грустно усмехнулся я, — за что? Я стоял там, как осел. Нет, скорее, как корова на убой.
— И на старуху бывает проруха, ты сам говорил, — не дала она мне вернуться к самобичеванию. — Ты сделал главное, ты не позволил ему впасть в панику, ты вселил в него надежду, во всех нас.
— И натворил столько глупостей.
— Тот, кто ничего не делает, вообще не ошибается. Все будет хорошо. У Лёшки есть кто-то знакомый в прокуратуре, может, выкрутимся.
— Спасибо, — в последнее время я чересчур часто благодарил, наверное, больше, чем за всю свою жизнь до этого.
— Не дрейфь, — подмигнула она мне. За дверью послышался шорох. — Ну мне пора. Ты только не кисни. Как только смогу, приду. Постараюсь завтра.
— Хорошо.
Она еще раз обняла меня на прощение и выпорхнула в открывшуюся дверь.
На этот раз в камеру я возвращался с легким сердцем.
Впервые за мои шестнадцать лет жизни, у меня появились друзья. Настоящие друзья.
Я вернулся в камеру и улегся на жесткую койку. И, несмотря на эту камеру, сложившиеся обстоятельства и предстоящие трудности, впервые за четыре года, со дня маминой смерти, я почувствовал себя счастливым.
Я растянулся на койке и тут же уснул.
Ангелы и демоны… Две противоборствующие стороны? Или равнодушные соседи? А может быть, две стороны одной медали, которым не суждено встретиться?…
Я просидел в камере предварительного заключения три дня. Оксана приходила каждый день и рассказывала, что Диме все лучше и лучше, приносила еду и приветы от Березина.
Это было поразительно, но она действительно не злилась на меня за то, что Дима пострадал, и действительно относилась ко мне как к младшему брату.
Алексей Дмитриевич нашел мне адвоката, который обещал меня отсюда вытащить.
Оксана рассказывала мне обо всем так оптимистично, что порой и мне начинало так казаться. Она уходила и непременно прощалась словами: 'Не вешай нос!' Уходила и забирала свой оптимизм с собой, а я оставался один, снова и снова погружаясь в невеселые мысли.
Мое будущее не сулило ничего хорошего. Оно и прежде не было радужным, и я прекрасно отдавал себе отчет в том, что я делаю, и какие могут быть последствия у моей деятельности. И вот я попался.
Каким бы расхорошим ни оказался адвокат Бендина, он не мог совершить чудо. Даже если меня и выпустят до суда, это только временно. Суд состоится, и я непременно получу свое. Свой срок. У нас была целая банда, и я был ее главарем. А как указано в Уголовном кодексе, совершение преступления группой лиц по предварительному сговору, организованной группой или преступным сообществом влечет более строгое наказание.
Интересно, наша деятельность будет определена, как кража в особо крупных размерах или же нет? При учете, как часто мы проворачивали 'сделки', и как за короткий срок обогатился каждый член нашей банды, то вполне.
В любом случае, срок от пяти до десяти лет мне обеспечен, как бы не хотелось это признавать.
Я расхаживал по камере, лежал на койке, сидел на ней, снова ходил.
Время тянулось бесконечно.
На третий день, я понял, что мне уже хочется стучаться головой об стену, только бы выйти отсюда. У меня начиналась клаустрофобия, и это только на третий день.
Как бы то ни было, нужно определиться со своими ближайшими целями. А самой важной из них была одна — снять проклятие Березиных.
После всего случившегося я был просто обязан помочь Диме избавиться от проклятия, чтобы он зажил нормальной спокойной жизнью без призраков, крутящихся вокруг.
Снять бы проклятие, а потом можно расслабиться. Школа брошена, дальнейшее образование мне больше не светит, дома у меня нет — и будь, что будет.
— Опять бичуешься? — появилась Жанна.
— Я так развлекаюсь, — съязвил я.
— Ты так разлагаешься, — вынесла она вердикт. — Твои друзья тебе помогут, вот увидишь.
Я только скривился и смолчал.
Она тоже молчала, и мы просидели в тишине минут пять. Я думал о своем, изучая трещины на стенах, и мне не хотелось говорить.
— Жанн, ты иди, — нарушил я первым молчание.
Ее тихое присутствие начало меня раздражать. За те два месяца, что мы были с ней знакомы, она никогда не уделяла мне столько внимания, никогда не появлялась просто так, чтобы поболтать, утешить. Но сейчас мне не требовалось утешение.
— Мне не нравится твое психическое состояние, — призналась она. — За всю твою жизнь я тебя таким не видела. Ты пытаешься переосмыслить все шестнадцать лет за пару дней. И совершаешь совершенно мне непонятные вещи.
— Например? — я все же заинтересовался.
— Зачем ты прогнал Вадима в первый день? Я не стала спрашивать тебя сразу, думала, ты еще обдумаешь этот вопрос, но ты к нему даже не возвращался, потому что уверен в своей правоте.
— Подслушивала, значит, мои мысли?
