— Куда, сучка, — я кинулась на нее и так же схватила за рыжие лохмы. В ярости я пару раз не сильно приложила ее головой об тумбочку и так же викинула, как и Фаю на площадку. Туфли и куртки полетели из окна.
— Свята, зачем ты так? — на кухню вошел Комрад, он был очень опечален.
Я курила и молчала, глядя, как две голые шалавы подбирают свои шмотки.
— Комрад. Я тебя не выкинула, только потому, что тебе некуда идти, — ответила я тихо, понимая, что все еще люблю этого мерзавца.
— Свята, — Комрад подошел и обнял меня. Меня передернуло и я вдруг очень ясно поняла одну вещь.
— А ты и с Валей тоже спал? — спросила я.
— Да, — чистосердечно признался Комрад.
— Твою мать, — выругалась я, — Ненавижу тебя, тварь!
— Свята!
— Пошел к черту! Хотя… наверное это я виновата. Я таким тебя выдумала.
— Выдумала?
— Да, — во мне поднялась превосортная злоба, — Я тебя выдумала. И все твои приключения, и все твои амурные похождения, все твое золото. Я ВСЕ ПРИДУМАЛА!!! Ты не настоящий. Ты вдумка и Тау твой тоже выдумка!
— Так значит вот кому я обязан всеми своими бедами! — взорвался Комрад, — Ты хоть знаешь, каково мне было!
— Да, ты как сыр в масле катался! Ты же тупой, как сто пробок. Ты сам ничего не можешь!
— А шестьдесят лет без надежды на освобождение, это как?! Я только и мечтал, что выберусь, соберу вокруг себя самых красивых женщин и как следует отдохну. То эти три идиота, мотали меня по всему Тау, то теперь ты против! А между тем, я ничего плохого не делал!
— Не делал?! А как это называется? — я махнула рукой за окно.
— Ты сама придумала, чтобы я жил сначала с кланом силлириек, потом с тремя рабынями. Ты сама виновата!
— Но ты же говорил, что ты меня только любишь? — воскликнула я.
— Когда я такое говорил? — недоумевал Комрад.
Действительно. Он даже ни разу не говорил мне, что любит меня. Он говорил, какая я хорошая, но, что любит… Никто мне этого не говорил. Они все… Все… ВСЕ меня не любили.
Оглушенная этим пониманием, я вдруг успокоилась, встала с подоконника и прошипела:
— Вали в свой Тау! И СДОХНИ ТАМ, КАК ПОСЛЕДНЯЯ СКОТИНА! Подохни со всем своим Тау, Ненавижу тебя! Ненавижу, НЕНАВИЖУ!!! Сдохни, сука!
Я орала достаточно долго. Потом со мной случилась истерика, потом обморок, потом приехали какие-то люди и увезли меня. Очнулась я только в больнице.
— Доктор, почему я тут? — спросила я.
— У вас нервный срыв, — ответил доктор.
— А он?
— Кто он?
— Когда меня забирали дома кто-нибудь был?
— Нет. Дома было пусто. Ушел? Или? Я взвыла, раненным зверем взвыла. Со мной снова случилась истерика. Кто-то там начал бегать, что-то кричали, кого-то звали все смешалось…
"Я помню все, но все не точно,
Я вытираю слезы и точу перо!"
(гр. Ундервуд "Черный Пьеро")
Глава 1. Да здравствует чистый и светлый разум!
День, начатый в половину четвертого утра, можно считать оконченным, как только ты встал. Почему? Все очень просто. Ты его проспишь. И если в свое время ненавистный мне паровозик из Ромашково боялся пропустить лето, то сейчас его паровая душа была бы в шоке — проспать целый день, какая непозволительная роскошь!
У меня же такая роскошь ежедневна. С того мутного сентября прошла вся осень и вся зима, прошел даже первый месяц весны и несколько первых дней апреля. И почти год, а может быть и год с того времени, как на меня свалился Комрад. Где он сейчас? Хоть бы не сбылось мое проклятье. Из больницы, точнее из дома скорби, меня выпустили неделю назад и вот каждый день я ждала Его, но он не приходил.
Дела мои были не то чтобы плохи, но с работы меня попросили, как только узнали где я провалялась почти пол года, да и эпикриз с пометкой: "возможны рецидивы" тоже поспособствовал.
Логично полагая, что мне никто не поверит, я рассказывала свою историю врачам просто потому, что не с кем было поговорить, а поговорить надо было. Меня поили таблетками причем так интенсивно, что более менее связно я помню только февраль и март. До этого пустота! Что было? А какая разница. Его-то уже не было…
Обидно! Самое обидное, что я сама во всем виновата: кто же придумывает мужчину мечты с таким потенциалом, что одной женщины ему мало?! Дуреха!
Врачам, однако, я нравилась. Такого специфического бреда они не слышали. Ко мне даже водили студентов психиаторов, что-то на мне показывали. Я была не против. И кстати, надо ли упоминать, что издательство, которое взялось за напечатание романов о Тау, отказалось от выпуска книг. Оно не развалилось, не лопнуло, даже издатель не лежал со мной в одной палате, они просто отказались печатать романы. Добила мотивация: "Вы же сами понимаете, почему?"
А я не понимаю. Почему? Действительно, ПОЧЕМУ? За что? Если автор и безумен (а мы то знаем, что он безумен, даже если вовсе и не безумен), то за что страдает его детище, возможно, главное в жизни?!
Итак, на сегодняшний день я имела: выписку с пометкой "возможны рецидивы", какую-то бумажку о том, что я обязана проходить обследование каждые три месяца в районном психдиспансере, ибо поставлена на учет. У меня не было работы, знакомых (психи фатально одиноки, никто не хочет с ними дружить), почти не было денег. Еще у меня были сигареты (я курила их с тройным удовольствием, так как в психушке курить не давали) и херес. Хересу было много: мамины запасы. Кстати о маме. Ее тоже не было, она куда-то резко испарилась, как только "коханну доцу" забрали врачи. Всегда так. Обидно.
Херес пился осторожно, но легко и систематически. Не помогли мне ваши шаманские пляски, дорогой товарищ доктор Палашкевич. В больнице меня ежедневно допрашивали, и когда выяснилось, что в критической ситуации (а критические ситуации у меня каждый день, если не чаще) я прикладываюсь к бутылочке хереса, то за меня тут же взялся приятный доктор-нарколог Палашкевич. Крайне приятный и положительный товарищ, он что-то чуть ли не с бубуном выплясывал вокруг меня, путем психоанализа пытался излечить меня от ужасной тяги к спиртному. А мне-то что? Он не смотрел на меня, как на любопытного психа, я даже ему нравилась, кажется, и мне было приятно с ним поболтать.
Итак, вечером пятого апреля я выпивала херес за здоровье и долголетие товарища Палашкевича. Предавалась воспоминаниям, от которых, честно говоря, было не по себе. За окном накрапывал дождик, вечер был похож на густой кисель: тягучий, нескончаемый и противный. В такие вечера мне всегда хорошо писалось о Тау. В такие вечера я им жила. Интересно, а Тау еще жив? Я пошла в спальню и взяла ноутбук. Открыла папку с романами о Тау и стала читать. Было невыносимо. То, что раньше спасало, теперь выворачивало на изнанку и рвало на лоскуты. Не долго думая, я нашла выход из ситуации. Файл был закрыт и удален.
