– Ты слышала последние новости из Остенвила? – Урсина раскраснелась и обмахивалась вышитым платком – на солнце сегодня довольно сильно припекало.
– Нет. После скандала на коронации Повелителя они решили ещё что-то придумать? Чтобы нам тут было о чём поговорить?
– Да там и придумывать ничего не надо. Было сразу ясно, что лангракс Солонии потребует выдачи своей матери. А она, говорят… – голос Урсины упал до шёпота, – умерла в тюрьме. И не своей смертью…
– Откуда ты знаешь? – Мелеста уставилась на собеседницу.
– Не забывай, что мой дядя, Кестин Пундор, Главный смотритель дворца Повелителя. И ему много чего становится известно.
– И он тебе рассказывает такие вещи?! – Недоверие в голосе Мелесты прозвучало так явно, что Урсина заёрзала на скамейке.
– Ну, не сам, конечно… Моя кузина Висанна ведь тоже живет во дворце, и мы частенько переписываемся.
«С вашими длинными языками Главному смотрителю недолго и в беду попасть…» Мелеста покачала головой, но ничего не сказала. Вот ещё, было бы о чём беспокоиться – Остенвил так далеко, что бури, проносившиеся по коридорам дворца Повелителя, вряд ли долетят до богатого провинциального Таграса. И какое ей дело до столичных интриг…
Она закрыла глаза и улыбнулась солнечному лучу, ласково коснувшемуся её лица.
Без проблесков сознания, медленно истекая кровью, Повелитель прожил ещё два дня. Мирцея ни на шаг не отходила от постели мужа, из его спальни раздавая распоряжения и указания. Она почти не ела и не спала, поддерживая себя какими-то отварами. Манук сбился с ног, готовя то одно, то другое лекарство, настойчиво вливаемое в рот Рубелию, но чуда не происходило – Повелитель никак не желал приходить в себя.
Избавившись под шумок от главной улики, вселяющей в неё неподдельный ужас, Мирцея несколько успокоилась и даже разрешила навестить умирающего всем членам семьи, включая предъявившего ей тяжкое обвинение деверя. Она устала. Схватка за власть отнимала слишком много сил, а впереди был самый главный бой – за Патария. Сын часто приходил в комнату и, устроившись у окна, следил за всем происходящим с плохо скрываемым презрением.
Вот и сейчас Наследник наблюдал, как лекарь, приподняв голову отца, вливает в его безвольный рот тёмную, пахнущую гнилым яблоком жидкость. Лекарство вливаться не желало, стекая тонкой струйкой по бороде и окрашивая рубаху в грязно-бурый цвет. Внезапно Рубелий закашлялся, и из его рта брызнула алая кровь. Патарий брезгливо поморщился:
– Если отца не доконает болезнь, то это с успехом сделает наш уважаемый Манук! Неужели в Остенвиле нет больше никого, кто мог бы лечить отца?
Мирцея промолчала. Не рассказывать же сыну, что только преданному Мануку она и могла открыть тайну внезапной болезни Повелителя. Лекарей было много, и кто-нибудь из них наверняка оказался бы знаком с симптомами болезни, вызванной «сиянием». Но кто мог поручиться, что этот всезнайка станет держать свой язык за зубами? Нет, рисковать она не имела права.
Манук, бросив на госпожу обиженный взгляд, снова приступил к безуспешным попыткам влить в больного хоть чуточку настоя. Мирцея отвернулась. Именно Манук составил то заключение, которого она пыталась добиться от Лабуса, и ей пришлось самой, перепортив не один лист бумаги, подделать подпись этого подлого лекаришки. Боги, Боги, разве кому-то можно доверять в таком щекотливом деле!
Она удовлетворённо улыбнулась. Заключение было вручено в срок, и никто не посмел бы сказать, что она не сдержала своего обещания! Юнария, конечно, это не успокоит, но это уже его проблемы. Пусть бесится в своей забытой Богами дыре – ей сейчас не до его душевных терзаний.
Дверь скрипнула, и в комнату бесшумно проскользнул Рустий, с всклокоченной шевелюрой и в небрежно застёгнутом сюртучке, помятом и испачканном. Жалость и раскаянье больно полоснули по сердцу – она так мало видела его в последнее время. «Бедный мой мальчик! Он всё время предоставлен сам себе, и я совсем перестала бывать с ним…»
Она кинулась к сыну и с нежностью прижала к себе его искорёженное тельце, не обращая внимания на отчаянные попытки того вырваться из её объятий. Покрыв поцелуями его лицо, она наконец отпустила мальчика. Рустий с любопытством взглянул на хрипящего отца и поднял к матери остроносое лицо:
– Отец умирает?
Мирцея пожала плечами:
– Манук делает всё, что возможно. Но он, к сожалению, не всесилен…
– А почему Лабус его не лечит? – На лице мальчика застыло хитрое выражение.
Мирцея начала раздражаться. Она почти не спала этой ночью, у неё опять начались боли внизу живота, а теперь ещё должна объяснять очевидное вполне смышлёному парню.
– Ты прекрасно знаешь, что Лабус исчез. И его до сих пор не смогли найти… Что за дурацкие вопросы, Рустий?
Мальчишка скорчил рожицу и шмыгнул носом, затем утёр его рукавом и посмотрел на мать с невинным выражением:
– Чево сразу – дурацкие? Я просто… – он сделал значительную паузу, – видел его прошлой ночью. В зелёном коридоре.
– Что?! Ты… ты видел Лабуса… во дворце?
– Мам, ну ты сама-то поняла, чево спрашиваешь? Что мне было делать ночью не во дворце?
Мирцея нервно забегала по комнате, с недоверием поглядывая на младшего сына:
– Ты точно видел Лабуса? Может, ты просто ошибся? Ведь дворец перевернули от подвала до крыши!
Рустий, вполне довольный произведённым эффектом, уселся на диван и, болтая ногами, принялся грызть прихваченное из вазы яблоко.
– Да он! Точно! Света было маловато, и на голове у него был капюшон, но я ж не глухой! Они разговаривали, и я очень хорошо слышал его голос.
– С кем разговаривали? – Мирцея резко остановилась напротив сына.
– А я чё, не сказал? – Мальчишка выдержал ещё одну театральную паузу, громко чавкая огромным куском яблока.
Проглотив его, он уже открыть рот, чтобы откусить следующий, но встретился с яростным взглядом брата, едва сдерживавшим себя, чтобы не надавать наглецу затрещин. – С Леей, конечно. Мило так беседовали.
Женщина выдохнула. Лея, значит! Вот же паршивка! Змея, которую она пригрела на своей груди! Эта дрянь посмела идти против неё, Мирцеи, и набралась наглости прятать беглого преступника во дворце, прямо у неё под носом!
Патарий решительно шагнул к дивану и схватил брата за шиворот, почти подняв его в воздух:
– Ну, смотри, засранец! Если только ты соврал и оговорил сестру, я ж тебя прибью! У-у-у… паразит!
Рустий вывернулся и обиженно заорал:
– Ничего я не соврал! Они это были! Вот идите, сами её и спросите! Или комнату обыщите – может, он до сих пор там под кроватью сидит!
