Как же идеальное воздействует на материальное, как солярис становится энергией, как слово становится мясом?
Это происходит посредством Источника.
Источник — всегда объект магический, чаще всего деревянный. Обычно это живое дерево.
Очень редко Источником бывает нечто другое, но даже, если Источник не дерево — то он, как правило, живой.
Это может быть животное, или даже человек.
Но в 99 % случаев Источником является именно дерево.
Это дерево и служит мостиком между магией и материей.
Магократ связывается со своим деревом, когда получает первый ранг, когда магия просыпается внутри магократа.
И эта связь длится всю жизнь мага. Если Источник мага гибнет или чахнет — умирает и магия мага.
Так что берегите свои Источники, бережно храните их, лучше всего, в тайных местах…»
Владимир Соловьев, «Liber Magocratiae», том VI
Все члены масонской ложи «Л-8» собрались на тесной кухне моего фамильного поместья.
Даже эфиоп был здесь, хоть и не целиком — отрезанная голова Иясу лежала на пластиковом кухонном столе и стеклянно смотрела прямо на меня.
Во взгляде головы негра было что-то обвиняющее, но, видит Бог, я не хотел его смерти.
Еще здесь же на кухне торчал краснобородый Аристо Кабаневич, и вот это мне уже совсем не нравилось.
— Это собрание ложи, так что боюсь, вам придется уйти, — заметил я.
Аристо обиженно надулся. Он явно получил от герцога указание не спускать с меня и моих людей глаз, так что моя просьба ломала все его планы.
— Мы ж партнеры… — начал было Аристо.
— Мы партнеры по пилюльному бизнесу, но мы сейчас будем обсуждать наши темные масонские тайны, а не пилюли, — вздохнул я, — Так что ваше присутствие, мой друг Аристотель, противоречит самой сущности магии. Тайны — они только для членов ложи.
И я бы с радостью взял вас в нашу ложу, но увы — у нас места закончились. Так что со всем уважением прошу вас покинуть кухню. И еще позовите сюда Исцеляевского. Он же оклемался?
Аристо Кабаневич что-то недовольно пробурчал и исчез в голубом вихре.
Исцеляевский, совсем похмельный и обессиленный, появился через полминуты, спустившись с верхнего этажа поместья.
К моей радости вместе с Исцеляевским неожиданно пришел и Дрочило, живой и здоровый.
— Рад, что ты в норме, брат, — улыбнулся я Дрочиле, — Как твоя башка?
Дрочило тщательно ощупал свою голову и потом доложил:
— Башка вроде на месте, барин. И хорошо. Без башки-то оно не очень…
— Это факт, — подтвердил я, — Но раз башка у тебя на месте — то иди тогда к воротам и жди меня там. Я буду через пятнадцать минут.
— А че там у ворот, барин?
— Потом объясню, иди, — приказал я Дрочиле, и тот покинул кухню, все еще с наслаждением ощупывая свою залатанную целителем голову.
Я повернулся к Исцеляевскому:
— А вы как, князь? У вас башка в порядке?
— Башка у меня болит, выпить надо, — пробухтел Исцеляевский, — И я никакой князь, я бастард без титула.
Я бросил Исцеляевскому бутылку сидра, одну из тех, которые прислал моим друзьям герцог Кабаневич.
— Похмелитесь, — посоветовал я, — А князь вы или нет — мне, честно говоря, плевать. Я в этом вопросе демократ.
— Сидр… — поморщился Исцеляевский, вскрыв бутылку и понюхав напиток, — Мне бы че покрепче… Где мой самогон? Я тут где-то бутылку потерял…
Вопреки собственным словам, Исцеляевский жадно присосался к сидру.
Я дождался, пока целитель-бастард утолит жажду, и только потом перешел к делу:
— Я предлагаю вам работать на меня, Исцеляевский. Вы спасли мою невесту от смерти, и я вам благодарен. А еще вижу, что в вас пропадает огромный потенциал…
— Ой, да бросьте, — отмахнулся Исцеляевский, — Кроме того, работа — это не по мне…
— Мда, но я буду платить вам двести рублей ежемесячно. И еще двести рублей за каждый акт целительства. И бесплатные трикоины.
— Да ну… — снова не слишком вежливо отказался Исцеляевский.
Я понял, что имел в виду герцог, когда предупреждал меня, что с Исцелявским каши не сваришь. Тем не менее, я и правда видел в этом мужике потенциал, так что просто достал бумажник, а из него восемьсот рублей.
Пачку купюр с портретами мертвых Императоров я протянул Исцелявскому.
— Ну я даже не знаю…
— Чего тут знать? — подбодрил я целителя, — Берите деньги, пока дают. Что же касается работы — я стараюсь избегать лишнего травматизма в моей ложе, так что, думаю, что мы нечасто будем к вам обращаться за помощью. А свои двести рублей вы в любом случае будете получать ежемесячно. Плохо что ли? Хороше же!
Моя фраза про снижение травматизма прозвучала не слишком правдиво, учитывая, что тут же в кухне лежала отрезанная голова эфиопа, но мой расчет оказался совершенно верным — трудно отказаться, когда тебе протягивают пачку купюр, да еще и назначают ежемесячное довольствие просто так.
Исцеляевский деньги взял, а потом, пересчитав их, подозрительно уставился на меня:
— Так тут восемьсот. Двести за месяц, двести за спасение вот этой вашей баронессы… А еще четыреста за что?
— За еще два акта целительства, которые вы исполните для нас прямо сейчас, — ответил я.
Исцеляевский все еще смотрел на меня с подозрением, потом он перевел взгляд на голову эфиопа, лежавшую на кухонном столе.
— Ага, — кивнул я.
— Да вы с ума сошли! — пришел в ужас Исцеляевский, — Вы хотите, чтобы я вылечил вот этого негра, которому отрезали голову еще пару часов назад? Ну уж нет, простите. Такого даже моя тетя-личный врач Императора не умеет, и вообще никто не умеет. Отрезанные головы не лечатся, извините. Вам к некромантам, барон.
— Мне не нужно, чтобы вы его оживили или вылечили, — успокоил я перепуганного Исцеляевского, — Я всего лишь хочу, чтобы вы остановили процессы гниения. Проще говоря, законсервируйте мне эту голову, чтобы она не разлагалась. Вы же можете останавливать некроз живых тканей, значит, и с мертвыми справитесь…
— Это, пожалуй, могу, — буркнул Исцелявский, — Только вот зачем? Проще же вызвать похоронщиков, они его забальзамируют… А еще по Имперскому законодательству у вашего мертвого негра надо вырезать желудок и сердце, чтобы потом использовать их в энергетике…
— Это как раз в данном случае не нужно, — влезла в наш разговор Головина, — Иясу — иностранный подданный. Кроме того, он негр и не ел при жизни трикоинов. Так что для нашей Имперской энергетики его сердце и желудок все равно не годятся. Но почему бы нам не вызвать похоронщиков — я тоже не понимаю. Объяснитесь, барон.
— Объяснюсь я потом, если позволите, баронесса, — уклончиво ответил я, — Просто мне нужна эта голова Иясу. И нужна она мне сегодня же. И не гнилой. А похоронщиков пусть вызывает уже герцог Кабаневич. Мы с ним договорились, что я завтра передам ему тело Иясу.
— Зачем тебе голова эфиопа? — задал Пушкин вопрос, который здесь видимо волновал абсолютно всех, — Что ты собрался с ней делать?
— Поставлю на каминную полку и буду ей любоваться, — отмахнулся я от потомка поэта, — Неважно, Пушкин, неважно. Объясню потом. Сейчас мне всего лишь нужно, чтобы эта голова не сгнила. Исцеляевский, действуйте.
Исцелявский хлебнул еще сидра и вроде даже и правда собрался действовать, но уже подойдя к голове, растерянно остановился:
— Так… Это…
— Ну? — уточнил я, — Что еще?
— У меня заклинаний нет. Все потратил, когда спасал вашу невесту. Мне трикоин нужен.
— Я надеюсь, вы употребляете дешевые африканские, а не российские? — спросил я.
Исцеляевский кивнул:
— Ну да. Африканские.
В принципе это было ожидаемо. Как и все нищие магократы, Исцеляевский явно не мог себе позволить дорогие отечественные трикоины, поэтому видоизменил свой организм Слизевиком Соловьева и потреблял африканские.
— Какой именно трикоин? Какая конкретно порода дерева? — поинтересовался я.
— Баобаб.
