— Та девушка, которая была с тобой?
Он кивнул.
— Она… исчезла.
— Ха, все они одинаковые, — хохотнул Ранко. — Гоняешься за ними. А они равно призраки.
— Я не про то. Они с Каураем… в смысле с этой тварью… Зараза! — бессильно цокнул Игриш языком. Ранко на это только расхохотался, но стоило ему чуть дернуться, как казак закашлялся, мучительно скривив лицо.
— Я понял… — вымолвил он, когда справился с кашлем. На подушке осталось несколько капель крови. — Малышка всегда любила совать свой носик куда не следует. Глупая, глупая… несносная ведьмочка. Слишком много желала. Хотя… с другой стороны, самое ее искреннее желание вполне в рамках приличий. Но… — он протолкнул комок. — Я мог засыпать ее золотом. Одеть в шелка. Отобрать Замок у ее проклятого отца и сделать ее королевой. Но главного дать не смог. Жаль. Как жаль… Передашь ей? — снял он с пальца серебряный перстень с печатью и вложил Игришу в руку. — Потом…
— Зачем?..
— Она поймет, — тронула улыбка губы казака. — Мы славно погуляли с ней. Навели шороху. Многих спасли, многих наказали, пусть и кровушки пришлось пролить немало. Пора и честь знать. Но у Божены были свои счеты с отцом. И у меня тоже. Когда-то Серго был для всего Пограничья героем, но даже тогда он оставался самим собой. Гордый. Жестокий. Бесчеловечный герой. И многим, кто перешел ему дорогу, он отплатил смертной местью. Теперь… пришла пора отдавать долги.
Он замолк. Игриш слушал и думал, что эти губы больше не разомкнуться. Но…
— А колечко когда-то принадлежало моему папаше. Спи спокойно, батько. Спи спокойно, мамо. Жаль, не побывал я на твоей могилке. А ведь она была так близко…
Его веки опустились. Ранко уснул.
Игриш положил перстенек в карман и тут услышал топот копыт. Стены хаты задрожали, за окнами снова поднялась пыль, загрохотали колеса, послышались голоса. Не думалось мальчику, что атаманцы вернуться так скоро.
Игриш бросился к выходу встречать Берса с лекаркой, но тут двери хаты раскрылись, и в комнату, переступив высокий порог, шагнул человек полностью закованный в сверкающую чешую. Торжественно звенели шпоры, на плечах лежал запыленный плащ бордового оттенка, лицо скрывал высокий шлем с единственной прорезью для глаз. Латная перчатка с заостренными пальцами-когтями побагровела от крови.
— Кажется, мы опоздали, — глухо проговорил он, распустил завязки под подбородком и потащил шлем. — А ты, малец, я погляжу, прямо ангел смерти.
Шлем грохнулся на пол, и на Игриша воззрились очаровательно женские подведенные глаза, которые преследовали его в кошмарах.
Когда владыка Феборский князь-воевода Владислав, прозванный Крустником, сделал еще один шаг, из Игриша вырвался полузадушенный стон, и он опрометью кинулся к окну. Когти схватили лишь воздух — мальчишка пробил головой ставни и вывалился наружу как ошпаренный котенок.
Там его уже встречали. Не успел он подняться на ноги, как колючая рукавица схватила его за шкирку и повалила в пыль. Широченная ухмылка на нарисованном шутовском лице заставила Игриша упасть на колени. Кинжал смотрел ему прямо в лоб.
Калейдоскопом перед глазами промелькнула вся жизнь… Миг, и он уже сидит под сенью ухмыляющегося рока.
— А ну стой! — гаркнул вылезший из проломленного окна Крустник. — Ты полегче там с моим чашником!
— Вашим кем?.. — поползли нарисованные брови на напудренный, потрескавшийся лоб.
— Оглох, что ли? — рыкнул князь. — Опусти кинжал, бестолочь!
Кинжал опустился — неохотно. Но Игриша не торопились выпускать, держали как в железных тисках, словно он и впрямь мог прорваться через пару десятков всадников, которые сгрудились вокруг перепелихиной хаты, громыхая доспехами.
Феборцы. Много феборцев, — отчаянно стучало сердце, готовое разорваться на части. Все больше черных змей со спас-цветками в зубах заползало на двор Перепелихи. Игришу страстно захотелось, чтобы бандиты Коляды вернулись. А еще лучше снова оказаться в избе у ведьм, гда главной опасностью был тот злющий котище.
Дверь в хату выбили пинком, и во двор кубарем вылетел Ранко — покатился и ничком растянулся на земле, едва не попав под копыта разгоряченному коню. Дернулся, попытался приподняться на локте, но силы оставили его — молодой атаман закопался лицом в пыль, раздувая ее лихорадочно работающими ноздрями. Словно рыба, выброшенная на берег приливом.
Тут и рыбак показался на пороге.
— Спать будешь, когда я прикажу, — хмыкнул Крустник, спускаясь с крыльца. — Ты еще не забыл кому ты обязан тем, что прыгаешь на свободе, а козлик?
Ранко не ответил — барахтался в пыли, силясь доскрести силы до дна. Не справился, его подхватили под мышками крустниковы скоморохи. держать голову прямо оказалось для него почти невыполнимой задачей — чтобы смотреть Крустнику в прямо лицо, не пядью мимо. Скоморохи помогли ему — схватили атамана за волосы и вскинули подбородок, куда тут же уперся железный коготь феборского владыки. Словно смертоносный клюв коршуна он терзал шкуру израненного дикого кота.
— Молчание — твоя ошибка, — прошипел Крустник, чиркая когтем по заросшему подбородку Ранко. Тот морщился, но не отводил взгляда. — Или ты уже решил, что и в самом деле тот самый Баюн-разбойник? Освободитель “вольного” народа Пограничья от панской милости?
— Я тот, кем меня нарекла молва, — ухмыльнулся Ранко в черные усы, в которых сверкали алые бусинки. — Не я один. Нас таких много.
Коготь дрогнул — на скуле Ранко разошлась кровавая черта. Алые струйки потекли по шее молодого атамана. Тот только дернул щекой и обнажил белые зубы.
— И раз за разом конец всегда один, — проговорил князь. — А ведь стоило тебе выбросить весь этот романтичный мусор из головы и сделать дело. Глядишь, история Баюна нашла бы себе более счастливый исход. И за столом, который вы за каким-то лешим сравняли с землей, восседал бы новый атаман-воевода.
— Увы, — задрожали губы Ранко. — Не нам загадывать наперед.
— Наверное, чувство воли сынов Пограничья куда выше здравого смысла, — хохотнул Крустник. — Ты мог бы зарезать Серго в постели, отравить его пищу. В конце концов, спрятаться в сортире с кинжалом, чтобы сделать все по-тихому. Но нет же, тебе захотелось расколотить острог по бревнышку, а воевода под шум утек, как лис в трубу! Плохой слуга! Все приходится делать самому.
С этими словами он развернулся на каблуках, звякнул шпорами и уперся взглядом на человека, которого подводили к ним с веревкой на шее. Игриш узнал его сразу, хоть и не видел никогда в жизни.
На этого старика было больно смотреть — он выглядел настолько жалко и одновременно пугающе, что Игриша замутило. Голубые глаза едва не вываливались из орбит — единственное, что еще роднило его с тем, кого на Пограничье привыкли называть “пан воевода”. Лицо украшал кровоточащий шрам, рассекающий морщинистую щеку надвое. Перебитая левая рука висела плетью.
— Еще один дурень, — всплеснул руками Крустник, — который кривлялся до последнего! Сколько раз, Серго, я предлагал тебе забыть вашу глупую “вольность” и принять присягу? Все твои беды с этими оборванцами, которых мы растоптали по дороге, мои ребята вырвали бы с мясом. Но ты решил отсидеться на двух стульях. И принялся писать мне покаянное письмо только, когда пожар вспыхнул. И что теперь прикажешь делать? Отстраивать твой острог заново? Бодаться с шатранцами в чистом поле?! Хан Рахдай уже к вечеру узнает, что здесь произошло. Пока мы тут болтаем, в его мыслях уже рождается идея “а не собрать ли мне очередную орду, не прогуляться ли по “вольному Пограничью”?! А тут такая оказия! Соскучился по славным денькам Запустения?! Смотри мне в глаза, старый дурак!
Бывший воевода поднял на него затравленные, щенячьи глаза. Его провалившийся внутрь рот подрагивал. У Игриша было ощущение, что старик сейчас растает — такое отчаяние читалось в этих выцветших радужках. Крустник только отмахнулся:
— Вы оба мне противны! — воскликнул князь. — Затравить бы вас обоих собаками, да и нет под рукой этих собак… Поступим иначе!
