— Прости меня.
Васька чуть не налетела на мужчину, внезапно возникшего у нее на пути.
— Ты… — начала было она, тыча пальцем ему в грудь, словно намереваясь расстрелять или хотя бы проковырять ногтем. — Ты…
— Прости, — и дэйн обезоруживающе улыбнулся. — Когда дело касается Грехобора, я… плохо собой владею.
Девушка смерила его изучающим взглядом и сварливо поинтересовалась:
— Думаешь, вот так просто, да? Сказал "прости" — и все?
— Не все? — он вздохнул. — Ну… могу седмицу провести без сладкого. Это будет достаточно сурово. Что скажешь?
Лиска покачала головой. Чего уж греха таить — обижаться подолгу она не умела, да и не любила. Это ж сколько сил душевных надо потратить на то, чтобы подогревать в себе злобу? Да тьфу на них! Есть дела поинтереснее.
— Иди уже, садись, — махнула она рукой. — Пирогом накормлю с капустой. Раз уж без сладкого остался.
Дэйн усмехнулся, подсаживаясь к Сукраму.
— Добрая девка, — заметил дед. — За что ты прощения–то просил?
— За глупость, — ответил палач магов, которому теперь все произошедшее между Грехобором и Василисой представилось в несколько ином свете. — Она магу невестой стала. О том и повздорили.
— Да ты сам хотел засватать никак? — догадался прозорливый торговец.
— Хотел. Теперь уж поздно.
— Значит, не твоя она, — утешил дед. — Твоя бы другого не выбрала.
Старик, конечно, заметил тень, пробежавшую по лицу мужчины, но не стал ударяться в расспросы. Зачем?
— Наверное, — согласился дэйн. — Хотя… невеста — не жена. Невеста вполне может на другого смотреть, да и жених тоже. Это ведь, если поженятся…
— Что? — Василиса, подошедшая с подносом, выхватила последнюю фразу разговора и заинтересовалась. — Что — "если поженятся"?
Палач магов хотел было сказать, мол, сама не знаешь? А потом вспомнил… не отсюда девка.
— Семьи разные бывают, — пододвигая к себе тарелку с лакомством, произнес он. — Кольца в Чаше Откровений хватает смелости брать не у всех. Многие обходятся без них. Боятся смерти, но и одни оставаться не хотят. Поэтому следуют не воле богов, а обычной приязни. То есть не ищут нареченных, а живут с теми, кого сочтут достойными.
— Нареченный–то ведь и умереть мог, а счастья всем хочется, — поддакнул дед Сукрам, улыбаясь Василисе.
Та присела на лавку, с любопытством внимая.
— Семей без колец много. Но жизнь их всегда одинакова — привязанность вроде бы есть, но ссоры и измены — тоже. Другое дело — нареченные, соединенные богами. Кольца оберегают их семью. Жена не посмотрит на другого, муж не заглядится на другую.
— Что так? — недоверчиво удивилась Василиса. — Изменить что ли… не получится?
Девушка вспомнила рассказ Зарии о том, что боги оберегают женщин и мужчина не может… Ха–а–а…
— Так не захочет, — в этот миг развеял ее не совсем приличные подозрения старик. — Не нужен никто ему кроме жены. Так–то…
— Хм–м–м… — глубокомысленно промычала Василиса, потирая подбородок. — И… магов это тоже касается?
Дэйн хмыкнул. Сукрам спрятал усмешку в бороду.
— Всех касается, девочка, — ответил за дэйна дед. — Иначе что ж это за воля богов, ежели ее кто угодно нарушить может?
— Хм… — опять изрекла Лиска и на всякий случай уточнила: — То есть, если какая–то драная коза посмотрит на моего мужа, мне бояться за его благоразумие нечего?
Дэйн подавился пирогом и закашлялся.
— Ни боже мой! — успокоил стряпуху торговец и, похлопав сотрапезника по спине, продолжил: — Дальше взглядов дело не пойдет. Да и то… взгляды эти сластолюбия будут лишены. Как есть говорю. Хотя… тут еще все ж таки помнить надо, что иные козы пытаются другой раз извести жен.
— Хм…
Василиса просияла и поднялась. На губах ее цвела улыбка. Очень медоточивая. Слишком. И вот, распространяя вокруг волны чудовищного обаяния и жуткой радости, стряпуха направилась прямиком к одиноко сидящей Повитухе.
Зария и волки в овечьих шкурах
Он вернулся! Вернулся!
От понимания этой потрясающей, невероятной, восхитительной истины на лице то и дело расцветала блаженно–счастливая улыбка. Даже искалеченная нога почти не тревожила. Казалось, вот–вот оттолкнешься от пола и взлетишь! Надо же, как быстро привыкаешь к хорошему…
Зария все реже робела, все меньше и меньше боялась. Она уже не стеснялась разговаривать, даже задавать вопросы и иногда возражать! Пока еще не совсем уверенно, но все же… Она не просто говорила, ее слушали!
А пару дней назад, когда незаметная колченогая чернушка собирала со столов опустевшие миски и кружки, один из посетителей ей улыбнулся и поблагодарил. На нее больше не смотрели с отвращением. Из взглядов людей пропадала брезгливость, не появлялась в них и злоба.
Девушка покачала головой. Надо же, как все изменилось. Багой не позволил ей вернуться в дом, где она раньше жила, сказав в своей обычной грубоватой манере:
— Нечего шляться туда–сюда. Вас, дур, только выпусти за порог, мигом учудите чего–нибудь. Разбирайся потом. Тут живи.
И хотя было непонятно, в чем он разбирался, и что именно могла учудить Зария, бродившая, словно тень, несчастной стало будто бы теплее от этой неуклюжей заботы.
Правда, корчмарь нет–нет, да бухтел о том, что "девки эти проклятые кого угодно разорят, оставят в одних подштанниках по миру бродить с протянутой рукой". Однако бродить в подштанниках, собирая милостыню, прижимистому харчевнику явно не грозило. И Зария это понимала, однако понимала и то, что, не будь Багой человеком добросердечным (пускай и сварливым), он не оставил бы ее жить при "Кабаньем Пятаке" даже в том случае, если бы купался в барышах.
Поэтому на ворчание хозяина таверны девушка не обижалась. Ей было хорошо здесь. И впервые хорошо оттого, что на нее не смотрели, как на пустое место. Может потому и дышалось тут легче? Даже надоедные хвори, и те отступили — не осталось противной слабости, не кружилась голова, не мелькали перед глазами белые пятна. А кашель? Кашель, который был ее постоянным спутником, который душил, заставлял захлебываться и давиться — исчез. Закончилось постылое супружество, и будто крылья душа расправила…
Зария улыбалась, помешивая в горшке тушащиеся овощи. Интересно, кто он? Девушка чувствовала — незнакомец хранит какую–то тайну, но какую — понять не могла. Не видела она его, а потому не могла посмотреть в душу, только слышала голос — ласковый, негромкий… Да и тот во сне. Но он не был сном. Это она точно знала. И сейчас, ощущая в груди щекочущее тепло, понимала — он вернулся! В такие мгновения чернушка забывала о своем уродстве, о том, что обычно вызывала у мужчин брезгливую жалость, а не восхищение. Она чувствовала себя красивой, потому что ее считал красивой он, а ему она верила, потому что… просто верила и все. Оттого–то и была… счастлива?
