— А я вас ищу, ищу!
Он затеребил кобуру под полой, подмигивая мне левым глазом.
Улыбка его сделалась еще шире. Я почему-то совершенно не мог понять, чего он хочет. Зачем кобура? Зачем это подмигивание?
— Господин полицейский, вы в своем уме? — успел спросить Репшин, прежде чем капитан достал револьвер.
Звук выстрела ударил по ушам.
Гуафр! Доктор, ойкнув, упал с пуфика на пол. Раненый? Убитый? Ах, некогда думать! Я нырнул в спальную половину.
И вовремя: предназначенная мне пуля ушла в обойный цветок.
— Промахнулся! — воскликнул Тимаков с радостным изумлением.
Прислонившись к стене, я расплел жилки.
Кровью я видел Тимакова, стоящего у дверей, почесывающегося, притоптывающего сапогом, наклонившего голову.
— Мне что, опять искать?
Он выстрелил еще раз.
Пуля разбила зеркало. Осколки посыпались вниз.
— Выйди, Бастель, выйди вон!
Он сошел с ума, подумалось мне.
Рисунок его крови не изменился, белесая как была, так и осталась, немного алого, ни веточки пустой. Тогда почему?
Я действовал быстро — пережал своими жилками его жилки, поймал руку, пальцы, отвел револьвер в сторону. Сплел иглу у сердца.
Капитан даже не попытался сопротивляться. Словно не считал нужным.
— Сука! — расхохотался он. — Силен! Кровью и силен! А без крови — что?
Помедлив, я вышел к нему.
Тимаков дернулся всем телом, но смог только шевельнуть головой. В глазах его засверкала ненависть.
— Вот как! Стреножил! Как коня стреножил! Офицера!
Лицо его сделалось свекольного оттенка — он все силы прилагал, чтобы развернуть револьвер в мою сторону.
— Почему? — спросил я его.
Тимаков снова захохотал.
— Потому что вы, высшие, слишком о себе возомнили! Ничего, придет, придет наше время, все вы с вашей кровью будете болтаться на фонарях! Кольваро на фонаре, а слева — Штольцы на фонаре, а за ними — государь-император на фонаре. Нет, императору надо голову. Вж-жик! Чтоб катилась.
Я присел у неподвижно лежащего Репшина, потрогал пульс на шее.
— А доктор чем вам не угодил?
Жилки Якова Эриховича медленно серели, расплетались, кончики их чернели. Кровь натекала из-под прижатой руки.
Мертв, убит.
— Доктор? — нахмурился капитан. — Ну так, заодно… — неуверенно произнес он. И улыбнулся: — Все одно к одному…
Позади него в проеме возник Сагадеев.
Ни слова не говоря, он обхватил Тимакова рукой и впился зубами в горло.
Я вскрикнул от неожиданности. Вот уж чего не ожидал от обер-полицмейстера, так это прорезавшегося вампиризма.
Еще один сумасшедший? Не много ли?
Николай Федорович между тем, всхрипнув, содрал алый бант с капитанской шеи и выплюнул его под ноги. Бант расцветился странными значками, пыхнул дымком и рассыпался пеплом.
— Бастель!
Мне хватило реакции поймать внезапно обмякшего, закатившего глаза Тимакова. Голова его безвольно болталась.
Вывернув из ослабших пальцев револьвер, я опустил капитана на кушетку. Сагадеев давил пепел сапогом как живую змею.
— Что ж вы, Бастель! — щерился он из-под усов. — Как же так?
В двери опасливо заглянул лупоглазый жандарм.
— Стой! — сказал ему Сагадеев. — Беги к Лопатину, все кареты, что сейчас выехали — вернуть. Силой! — рявкнул он.
И уже в удаляющуюся спину добавил:
— И осторожнее там!
— Кто? — спросил я.
Обер-полицмейстер выдохнул, подошел к Тимакову, стер след помады с его щеки.
— Да Ольга-Татьяна ваша, Диана Зоэль… И я, дурак, проморгал, не думал… — Он поморщился, взглянув на доктора. — Охо-хо, наворотили дел.
Я вспомнил женскую ручку на плече Тимакова, вспомнил шаль, вспомнил слова Репшина про женщину, разговаривающую с Ритольди.
Ах, гуафр!
Как близко она подобралась! Приехала в чьей-нибудь свите? Окрутила лентой какого-нибудь ван Зее?
— Что же она, по-вашему, настолько сильна? — спросил я.
— Скорее, нахраписта, нагла, может быть, да, выросла в этом их мастерстве… Надо отдать ей должное, не побоялась. — Сагадеев раздраженно повел плечами и рявкнул в раскрытую дверь: — Носилки-то есть в доме?
В коридоре произошло шевеление. Кто-то там, сплоховав, растянулся на полу, давешние слуги, изрядно задерганные, протиснулись мимо обер-полицмейстера. Серая ткань носилок мелькнула прапором.
Бедный доктор!
Я не успел узнать его. Наверное, он был хороший человек. Мне он, конечно, не особо понравился, я ожидал увидеть худющего Роше, а тут…
Толстенький такой колобок.
Но мы вполне могли подружиться. Могли…
Слуги переложили Репшина на носилки. Золотой брегет стукнул об пол. Я наклонился и убрал часы в жилетный кармашек. На паркете осталось смазанное пятно.
Вот и весь Яков Эрихович.
— Бастель, — позвал Сагадеев, — пойдемте-ка на крыльцо. Мне может понадобиться ваша помощь. Вы как?
— Более-менее. А Тимаков?
— Очнется, куда денется. И думаю, будет мучим головной болью и угрызениями совести. Он, собственно, тут на каторгу наговорил.
— Николай Федорович!
— Да знаю я! — Сагадеев вытер губы рукавом. — Представляете, — пожаловался, — гадость какая — до сих пор жжется.
Мы вышли за носилками.
В коридоре стояли жандармы, с ними ушлый поручик Штальброк, сразу признавший во мне на въезде кровь Кольваро.
Короткие кивки, обмен взглядами — и мы двинулись все вместе: трое впереди, двое сзади, я с обер-полицмейстером посередине.
Впереди мелькали юбки и сюртуки, торопливо просачиваясь перед нашим приближением в двери и арки. В обширном холле застыл пехотный полувзвод. Еще один полувзвод занимал площадку между пролетами парадной лестницы, ведущей в залы второго этажа.
Дом на осадном положении?
Сагадеев поручкался с полковником, пьющим чай сидя на подоконнике, о чем-то они вполголоса заговорили. Жандармы вышли на крыльцо, а я остался в компании Штальброка.
Хмурое сентябрьское небо заглядывало в распахнутую створку.
— Вы понимаете, что происходит? — спросил поручик.
— Догадываюсь, — сказал я.
— Что-то серьезное?
— Извините…
— Евгений! — представился Штальброк, щелкнув каблуками. — Евгений Ольгердович Штальброк, поручик второго линейного полка. Размещаемся под Стернявиным, сюда переведены в количестве роты в распоряжение и по предписанию военного министра.
Кровь у него была палевого и оранжевого оттенков, просматривалось в ней родство с Гущиными и Свитовыми, а через них уже — с Поляковыми.
— Карету мою видели?
— Да, — кивнул Штальброк и сощурил серые глаза. — Думаете, возможно повторное нападение? На поместье?
