Видел гарпий там, где их не было.
Воевал до последней капли здравого рассудка.
Картина выглядела логичной. За одним исключением – три десятка ветеранов, разделивших печальную участь Джоша Кровопийцы. Все рехнулись? Вряд ли. Они не жили на Строфадах. После окончания войны они вообще не встречались с гарпиями. А сколько их умерло, не оставив следа? – в библиотеке нашлось тридцать покойников, но в действительности…
Кручек прошел на кухню. Сварил кофий, выпил, не чувствуя вкуса. Глянул в окно: ночь, и ничего интересного. В постели он долго ворочался, не в силах заснуть. Когда же сон наконец пришел, доцент до утра орудовал щеткой для обуви, восстанавливая курган, разрытый в прошлую ночь ректором Бригантом.
Встал он с головной болью.
В желтом отчаяньи стонут барханы,
Знойной поземкой шурша,
Тени в песке, как казненные ханы,
Спорят: бессмертна ль душа?
Томас Биннори
– Заходи!
– Сейчас…
– Да заходи же!
– Ну сейчас, говорю…
– Боишься?
– Я?!
– Ты!
– Ничего я не боюсь!
– Тогда заходи!
– Уже иду…
Прохожие с интересом оборачивались на шумную парочку. Всем известно: милые бранятся – зеваке удача. Другое дело, с чего бы это милым браниться у входа в лавку Диделя Гогенштоффена, сокольника-консультанта, под вывеской:
ФУРНИТУРА И ПРИНАДЛЕЖНОСТИ БЛАГОРОДНОЙ ОХОТЫ
De Arte venandi cum avibus
(постоянным клиентам – скидка)
Но Кристиану и Герде было не до внимания ротозеев. Маленькая цветочница старалась раззадорить сводного брата. Брат же делал вид, что герой героем, из последних сил оттягивая трудный момент. Никто не виноват, говорил он себе. Сам выбрал. И бабушка помогла, расстаралась, подняла давние связи. А ты чуху крючишь, торчишь морковкой…
– Идет он! А ну, живо…
Разуверившись в силе доброго слова, Герда толкнула брата корзинкой. То ли в девочке нашлось больше сил, чем сулила ее хрупкая внешность, то ли Кристиана заел стыд, но в лавку он влетел стрелой. И с разгону врезался в чье-то брюхо, круглое и твердое.
– Ой!
– Именно что ой, юноша. Чем могу служить?
Кристиан задрал голову. Перед ним стоял великан-людоед. Рост, стать, пузатость, тщательно расчесанная бородища, усы вениками – все говорило о большой любви к жареным мальчикам. Так и чудилось: сидит великан за огромным прилавком, кушает ногу Криса-Непоседы, запеченную с чесноком, а кусочки бросает злобному кречету – вон он, хищник, в клетке у окна.
– Здрасте…
– И вам крепкого здоровьица, юноша. Ах, с вами дама! Это меняет дело. При даме ударить мирного лавочника в живот – не суета, а подвиг. Вы случайно не ошиблись адресом? Ателье мод – за углом. Парфюмерная лавка – через два квартала.
– Мы не ошиблись, – видя, что братцу язык приморозило, вмешалась Герда. Корзину с цветами она взгромоздила на прилавок. – Нам нужен сударь Гогенштоффен.
– Старший или младший? – уточнил великан.
– Дидель – это который?
– Значит, старший. И по какому неотложному делу я вам нужен, юные господа? Желаете приобрести клобучок? Вабило? Бубенцы-ястребки?
– Желаем поступить к вам в подмастерья.
– Оба?
Великан Дидель воззрился на девочку с громадным интересом. Сейчас он был похож на людоеда, которому Кроха-Митроха, героиня известной сказки, велела садиться на лопату, лезть в печь и не прекословить зря. Даже кречет в клетке щелкнул клювом – ишь ты, забавная пичуга!
– Нет. У меня и без вас работы навалом. Вот, брата привела. Забирайте!
– А волшебное слово? – ласково спросил великан.
– Бабушка Марго, – ответила девочка.
Дидель прошелся по лавке. Каждый его шаг сопровождался звуками. Тихо звенели бубенчики, словно указывая место ловчей птицы в кустарнике. Шуршали должики – ремни для привязи. С легким шорохом терлись друг о друга перчатки из толстой кожи. Упала на пол связка путцев, которыми крепятся бубенцы и должик. В ящике под прилавком брякала выручка, наводя на преступные мысли.
Оркестр играл заветную мелодию, в такт ходьбе дирижера.
– Ах, Марго! – наконец сказал великан. – Ах, золотые денечки молодости! Скажите, детки, неужели я такой старый?
– Ага, такой, – согласилась честная Герда.
– Ну и ладно. Зато не я пришел к вам в подмастерья, а вы ко мне. Ответь мне, юноша, за которого говорит барышня… Ты что-нибудь смыслишь в соколиной охоте?
Кристиан отрицательно замотал головой.
– А в птицах? Тоже нет?
Сейчас меня выгонят взашей, понял Кристиан. Даже есть не станут. Как можно есть такого непроходимого тупицу, хоть с чесноком, хоть без? К сожалению, в птицах он понимал одно: после шуточек гарпии у Кристиана тряслись руки. Едва он начинал присматриваться к чужому кошелю, только-только задумывался, как бы ловчее срезать у щеголя бриллиантовые пуговицы…
Дрожь начиналась в плечах. Оттуда мурашки бежали к локтю и кусали за запястья. Вскоре пальцы можно было спокойно отрезать ножом. Трясучка превращала их в десяток бесполезных калек.
Он отворачивался от кошеля – и выздоравливал.
Прежние дружки сперва смеялись, а потом забыли о нем. Прохиндей Мориц теперь покровительствовал другому кузарю. Гарпия, когда их пути пересекались, была неизменно приветлива и равнодушна. Ее хотелось убить. После дикой охоты делать вид, что мимо пролетала? Издеваться над влюбленным?! Любовь перерастала в ненависть. Кристиан втихомолку плакал на чердаке. Там его и нашла Герда.
Пошептавшись с бабушкой, маленькая цветочница взялась обустраивать судьбу братца. И Кристиан пожалел, что гарпия не прикончила его в тот раз.
– Так… Корм для беркутов? Сезонная дичь? Кто мельче – шарг или сапсан?
– Шарг? – предположил Кристиан.
– О счастье! Великий немой заговорил! А если подумать?
– Н-не знаю…
– Отлично! Великолепно! Лучше не бывает! Ах, Марго, ах, умница…
Молодые люди во все глаза уставились на великана. Он не шутил. Ответы Кристиана привели его в ликование. Дидель плясал по лавке, размахивая ручищами. Грохот, поднявшийся от его танца, мог испугать дракона. Зато кречет, видимо, привык к манерам хозяина.
Бело-рябой, похожий на сугроб, битый первой оттепелью, красавец наклонил изящную головку и с насмешкой заклекотал.
– Вот! И Тихоня одобряет! Юноша, заяви ты, что соколиная охота для тебя – плюнуть и растереть, и я выпер бы тебя вон! Разбирайся ты в кормах хоть самую малость – вон, и баста! Отличай шарга от сапсана, а их обоих – от лаггара, и конец разговору!
