— Ну и поедет в сторожевую тройку, коли тут ему тесно покажется, — ответил посадник.
Рядом негромко крякнул Дарен:
— Ты, Нэд, мужик умный, да только нынче я согласен с Рустой: поторопился ты воеводский пояс жаловать.
Крефф поглядел на ратоборца и сказал негромко:
— Что и когда жаловать — решать мне. Ваше дело — не судить да рядить, а принять, что назначено. Воли много я вам дал, коли в моем выборе сомневаетесь.
— Да что ж то за выбор? — прогудел Дарен. — То ты его по выселкам гонял, как собаку заблудшую, то облагодетельствовать решил. Чай, можем удивиться.
— Можете, — согласился Нэд. — Только ты нынче не удивляешься, ты супротив воли моей идти пытаешься.
Ратоборец набычился.
— Прав Нэд, — отозвался Лашта. — Иль вам с Рустой гордыня не позволяет голову склонять перед тем, кого столько лет дурковатым считали?
Он хохотнул и потрепал могучего воя по плечу:
— Ничего, Дарен, будет время привыкнуть.
Крефф ратоборцев стряхнул ладонь колдуна и ушел, мрачный как грозовая туча.
Остальные наставники молчаливо переглядывались. Понимали — расходиться надо, но будто держало всех что-то. Переминались, как дети растерянные.
— А Донатос-то где? — удивился Ольст. — Глава, что ли, оставил?
Ихтор пожал плечами.
— Как бы не передрались… — задумчиво протянул Лашта.
— Окстись уж… — Бьерга толкнула креффа в спину: — Идем, идем. Ишь, сгрудились, как стадо.
Мало-помалу разошлись.
* * *
Тяжело переступающий копытами Ярко внес Тамира в Цитадель. Колдун еще поводья из рук выпустить не успел, а к нему уже подлетел щербатый парнишка из служек и выпалил на одном дыхании:
— Крефф Донатос велел, как приедешь, к нему идти!
Наузник кивнул. Неторопливо спешился, снял со спины жеребца переметные сумы и пошел к колодцу.
В спину донеслось:
— Крефф гневаться будет…
Тамир лишь дернул плечом. Говорить что-либо казалось ему делом зряшным. Он вообще стал подмечать в себе нелюбовь к болтовне. Даже в разговоре с Раддом больше слушал, чем языком чесал.
— Пойдем, ну пойдем… — заныл парнишка. — Вызверится ведь, ежели сразу тебя не приведу…
— Умоюсь и пойду. Над душой не стой. Конем вон займись.
Мальчишка обиженно шмыгнул носом, но настаивать не решился, взял Ярка под уздцы и повел в стойло.
А Тамир, зачерпнув воды, припал к ведру и долго с наслаждением пил. Потом заголился до пояса, окатился, наспех вытерся своей же несвежей рубахой, достал из сумы чистую, надел. Свинья-свиньей, но все же лучше, чем провонявшим п
о
том к наставнику идти. Чего там такого срочного, интересно?
Спускаясь в казематы, обережник все гадал, зачем крефф так торопится его увидеть? Загадка.
Донатос нашелся в мертвецкой среди молодших послушников, которые, кашляя и задыхаясь, мучительно прощались с содержимым желудков.
Колдун потрошил упыря, однако появление старшего выуча заметил сразу:
— Явился никак. И сало подкоптил. Аж коричневый весь.
Тамир усмехнулся. Наставник никогда не изменится.
— Меня у ворот чуть не хлебом-солью встречали, сказали ты, крефф, заждался.
— Не я. Глава, — ополаскивая руки под рукомойником, ответил Донатос. — Отправить тебя хочет в сторону Фирюсихи, оттуда уже третья сорока прилетает. Идем.
Следуя за наставником, молодой наузник гадал — что от него понадобилось Нэду, ежели Донатос и так уже все ему, по сути, рассказал?
В покое Главы Тамир по привычке посмотрел в правый угол, где обычно сиживал смотритель, разбирая свитки или сорочьи грамотки. В этот раз место за столом пустовало. Лишь у окна стоял, глядя вдаль, Клесх.
Молодой колдун сморгнул — поблазнилось, будто рубаху креффа стягивает воеводский пояс. Захотелось протереть глаза, но в этот самый миг наставник врезал парню между лопаток, заставляя вспомнить вежество и поклониться.
Клесх обернулся:
— Мира, колдун.
— Мира, — непослушными губами выговорил обережник.
— Что застыл? — в спину снова ткнулся кулак Донатоса. — Пока ты сало свое на солнышке топил, Глава у нас сменился. Клесх теперь старший.
— А Нэд? — опешил Тамир, в душе кляня себя, что не сдержался.
— Меня Глава поставил над Цитаделью посадником, — раздался голос от очага и наузник наконец-то увидел того, о ком спрашивал. — Как в Тихвень съездил, рассказывай.
Парень бросил острожный взгляд на Клесха. Ведь только что Нэд по привычке оттеснил нового воеводу, взяв разговор на себя. Клесх же потер подбородок, словно тем самым пытался скрыть невольную улыбку.
— Чего молчишь? Говори, — устало приказал Донатос и опустился на лавку.
Колдун рассказал про то, как сбилась с ног сторожевая тройка, как отчитывал покойников и вязал наузы, о встающих жальниках, о том, как под городскими стенами по ночам кружат Стаи волколаков, а днем обережник вырезает все новые и новые лежки.
Клесх слушал с молчаливым вниманием, по-прежнему задумчиво глядя в окно. Наконец, когда парень закончил, Глава распорядился:
— Завтра поутру поедешь в сторону Фирюсихи. Посмотришь, что там. Сороки с нитками оттуда без остановки летят. По пути гляди во все глаза — не появилось ли за Ходящими ухваток новых каких. А еще на обратном пути заедешь в Старые Починки, передашь тамошнему ратоборцу грамоту от меня. Вон и спутник твой явился. Послушаем, что расскажет, — и он кивнул в окно, откуда заприметил появление Тамирова попутчика.
Молодой обережник кивнул и тоже опустился на скамью. В горле пересохло от болтовни. Хранители пресветлые, как же пить хочется! Да и спина зудит, клятая, в мыльню бы сходить…
На радость, ждать пришлось недолго. Скрипнула дверь, и в покойчик вошел ратоборец. Солнце из окна светило Тамиру в глаза, оттого он не сразу углядел, кто прибыл. А прищурившись, рассмотрел-таки… Ведь тогда на конюшне думал, поблазнилось. Куда там.
— Прибыла, краса ненаглядная? — улыбнулся Клесх.
— Прибыла, — Лесана чуть запнулась, — Глава.
Тамир смотрел пристально. Куда только что делось? Ведь три года назад было еще в ней что-то от девки. Плавность, красота какая-то. Теперь же стоял перед ним угрюмый поджарый парень. Только смотрел Лесаниными глазами — синими, ясными.
Больше от той — прежней — Лесаны ничего не осталось. На душе сделалось вдруг на редкость погано. А еще отметил про себя, что девка научилась выдержке: вон увидела его — и глазом не моргнула, да и воеводскому поясу на Клесхе хоть и удивилась, но не спросила ничего. Видать, стесали с нее года в Цитадели и тело, и пустозвонство. Приучилась молчать.
