Черная одежда Джона пропиталась запахами дыма и сожженной плоти. Он знал, что должен поесть, но дружеская компания была ему нужнее, чем еда. Кубок вина с мейстером Эйемоном, несколько тихих слов с Сэмом, немного смеха с Пипом, Гренном и Жабой. Эйемон и Сэм уплыли, а вот другие его друзья…
— Я поужинаю с братьями сегодня вечером.
— Вареная говядина со свеклой, — Скорбный Эдд, казалось, всегда знал, что готовилось. — Хобб говорит, что без хрена. Что хорошего в вареной говядине без хрена?
С тех пор как одичалые сожгли старый общий зал, люди Ночного Дозора ели в каменном подвале под арсеналом — похожем на пещеру помещении, разделенном двумя рядами квадратных каменных колонн, со сводчатым потолком и большими бочками вина и пива вдоль стен. Когда Джон вошел, четыре строителя играли в кости за самым близким к лестнице столом. Ближе к огню сидели и тихо разговаривали группа разведчиков и несколько людей короля.
Молодежь собралась за другим столом, за которым Пип тыкал в репу ножом.
— Ночь темна и полна репы, — объявил он торжественным голосом. — Давайте помолимся за оленину, дети мои, с луком и вкусной подливкой.
Его друзья засмеялись: Гренн, Жаба, Атлас, все они.
Джон Сноу не засмеялся вместе с ними:
— Насмехаться над молитвами другого человека — глупое занятие, Пип. И опасное.
— Если красный бог оскорблен, пусть поразит меня.
Все улыбки пропали.
— Мы смеялись над жрицей, — сказал Атлас, гибкий и симпатичный юноша, бывший когда-то шлюхой в Староместе. — Мы просто шутили, милорд.
— У вас — свои боги, у нее — свои. Оставьте ее в покое.
— Она-то не оставит наших богов в покое, — возразил Жаба. — Она называет Семерых ложными богами, милорд. И старых богов тоже. Она заставила одичалых сжечь ветви чардрева. Вы же видели.
— Леди Мелисандра мне не подчиняется. А вы — да. Мне не нужна вражда между людьми короля и моими собственными.
Пип положил руку на плечо Жабы:
— Не квакай больше, храбрый Жаба, потому что так сказал наш Великий Лорд Сноу. — Пип вскочил на ноги и насмешливо раскланялся перед Джоном. — Прошу прощения. Отныне я не буду даже шевелить ушами, пока ваша светлость не позволит.
Он думает, что это все какая-то игра. Джон хотел вразумить его хоть немного.
— Шевели ушами, как тебе нравится. Неприятности создает шевеление твоего языка.
— Я прослежу, чтобы он был более осторожным, — пообещал Гренн. — И дам ему затрещину, если не будет, — он помедлил. — Милорд, поужинаете с нами? Оуэн распихал сидящих и освободил место для Джона.
Джону хотелось этого больше всего. Нет, пришлось ему сказать себе, те дни прошли. Осознание этого пронзило его живот как нож. Они выбрали его, чтобы править. Стена была в его распоряжении, и их жизни тоже. Лорд может любить людей, которыми командует, слышал он голос своего лорд-отца, но он не должен быть им другом. Может настать день, когда ему придется вершить правосудие над ними или посылать их на верную смерть.
— В другой день, — соврал лорд-командующий. — Эдд, позаботься лучше о своем ужине. Мне нужно закончить дела.
Воздух снаружи казался еще более холодным, чем раньше. На другой стороне замка он увидел огонь свечей, сияющий из окон Королевской Башни. Вель стояла на крыше башни, пристально вглядываясь в Стену. Станнис держал её подле себя, заточив в комнатах над собственными покоями, но позволил ей прогуливаться по зубчатой стене для разминки. Она кажется одинокой, подумал Джон. Одинокой и очаровательной. Игритт была по-своему хорошенькой, с рыжими волосами, поцелованными огнем, но именно улыбка оживляла ее лицо. Вель не нужно было улыбаться, она и так притягивала бы взгляды всех мужчин при любом дворе мира.
Тем не менее, принцесса одичалых не была любимицей своих надзирателей. Она презирала их как "коленопреклоненных" и трижды пыталась сбежать. Когда один из воинов потерял бдительность в ее присутствии, она выхватила его кинжал из ножен и вонзила ему в шею. Дюймом левее — и он мог умереть.
Одинокая, очаровательная и опасная, размышлял Джон Сноу, и она могла бы быть моей. Она, Винтерфелл, и имя моего отца. Вместо этого он выбрал черный плащ и стену льда. Вместо этого он выбрал честь. Честь бастарда.
Стена маячила справа от него, когда он пересекал двор. Сверху лед бледно мерцал, но внизу были лишь тени. У ворот тусклый оранжевый свет просачивался через решетки, за которыми стражники укрылись от ветра. Джон слышал скрип цепей, когда кабинка лебедки раскачивалась и царапала по льду. Наверху часовые, должно быть, столпились в теплой будке вокруг жаровни, и старались перекричать ветер. Или же они отказались от попыток, и каждый погрузился в свои собственные мысли. Я должен пройти по льду. Стена — моя.
Он шел под остовом башни лорда-командующего, мимо места, где Игритт умерла у него на руках. В этот момент рядом с ним появился Призрак, его теплое дыхание дымилось на морозе. В лунном свете его красные глаза горели, как озерца огня. Вкус горячей крови заполнил рот Джона, и он понял, что Призрак убил этой ночью. Нет, подумал он. Я человек, а не волк. Он вытер рот тыльной стороной ладони в перчатке и сплюнул.
Клидас все еще занимал комнаты под воронятней. На стук Джона он вышел, шаркая, со свечой в руке и слегка приоткрыл дверь.
— Я не помешал? — спросил Джон.
— Вовсе нет, — Клидас открыл дверь шире. — Я подогревал вино. Не угодно ли милорду выпить бокал?
— С удовольствием, — его руки одеревенели от холода. Он снял перчатки и размял пальцы.
Клидас вернулся к очагу, чтобы помешать вино. Ему шестьдесят или чуть больше. Старик. Он казался молодым только по сравнению с Эйемоном. Небольшого роста, округлый, с тусклыми розовыми глазами, как у какого-нибудь ночного существа. Немного седых волос зализаны на лысине. Когда Клидас налил, Джон взял кубок обеими руками, вдохнул запах пряностей и отпил. Тепло разлилось по груди. Он сделал еще глоток, долгий и глубокий, чтобы смыть привкус крови изо рта.
— Люди королевы говорят, что Король-за-Стеной умер как трус. Что он молил о пощаде и отрицал, что был королем.
— Да. Светозарный был ярче, чем я когда-либо видел. Ярким, как солнце, — Джон поднял кубок. — За Станниса Баратеона и его волшебный меч, — вино горчило во рту.
— Его Величество — непростой человек. Как и многие, носящие корону. Множесто хороших людей были плохими королями, говорил мейстер Эйемон, а из некоторых плохих людей получались хорошие короли.
