Мы с Треном можем гордиться: достойнейшим был назван наш дальний предок Кернан, в честь которого меня и назвали. В отличие от предшественника медлить он не стал и уже через год на свет появился его первенец. Девочка. Народ ликует, народ счастлив, да только что за незадача: как молодые родители – хе-хе – ни старались после, не тяжелела больше Эринн чревом.
Фрэнк удивленно приподнял брови:
– Рука Четырех?
– Угу. Так, по крайней мере, объявил Мудрый. А также объявил он, что когда придет срок выдавать девочку замуж, должен Кернан добровольно уступить избраннику власть над Пределом. Так оно и случилось. У новой правящей пары тоже родилась единственная дочь, и с тех пор на протяжении восьми поколений власть над Пределом передавалась лишь по женской линии.
– Пока в девятом… – понимающе начал мой телохранитель.
– Пока в девятом у правящей четы не родились двойняшки: мальчик и девочка. Предшественник Лаурика, Мудрый Фланн, категорически заявил: всё должно продолжаться так, как было до этого. Мужем девочки и следующим Ард-Ри в соответствии со всеми законами стал Меновиг. Но у него, в свою очередь, была младшая сестра, в которую без памяти влюбился брат наследницы – лихой рубака Эохайд. Причем взаимно. Разумеется, родители не посмели отказать юноше столь славного рода, так сказать, Сильвесту Второму, и дело закончилось свадьбой и рождением Коранна Луатлава. Первого за всю историю Западного Предела человека, который мог по праву называться Мак-Сильвест. Меновиг же, как и ожидалось, стал отцом девочки, получившей имя Этайн.
– Дай-ка я попробую закончить, – просит Фрэнк. – Потом кто-то очень умный… или даже – Мудрый, решает соединить два побега одного дерева и посмотреть, что из этого получится. Если от союза двоюродных родственников родился бы ребенок, он был бы потомком Сильвеста Первого и по мечу, и по кудели.
Употребленного им выражения мы раньше не слышали, но смысл его был понятен.
– Совершенно верно, – перехватываю роль ведущего в разговоре я. – И нетрудно сказать: многие в Пределе тайно, а кое-кто и явно, были против этого брака.
– Из-за близкого родства?
– Да нет. Опять же если легенды не врут, то тот же Сильвест – я имею в виду Сильвеста Кеда – появился на свет в результате связи между единоутробными братом и сестрой. Правда, они о том не подозревали, и всё же… Нет, многие считали, что закон престолонаследия, данный людям Предела Лабрайдом Рехтмаром, свят и нерушим. И что Лаурик Искусный…
Я понижаю голос. Даже сама мысль о том, что я сейчас собираюсь сказать, отдает святотатством.
– …мог неправильно истолковать волю Четырех. Или даже намеренно исказить ее.
Фрэнк серьезно качает головой:
– Это исключено. Ты же знаешь, я провел в компании Мудрого не один день. В том, что касается исполнения – неукоснительного! – воли Четырех, он не способен на компромисс.
Он задумывается, вслушиваясь в царящую за окном суету:
– Скажите, о владыки, – произносит он, – это всё, что вы хотели мне поведать? Или есть еще какие-то… тайные истории?
Отец усмехается:
– Тайны? Быть может… В конце концов всё бывшее не когда – тайна для ныне живущих, потому что мы ничего – запомните это, мальчики! – ничего не знаем наверняка. а легенды и предания имеют интересную особенность: они почти всегда врут в целом и при этом поразительно точны в деталях.
– Разве так бывает?
– Еще как бывает, мой осторожный и недоверчивый пришелец, еще как! Но к истории и легендам продолжение нашей беседы, пожалуй, отношения не имеет. А что касается легенд, то я надеюсь, что тебе понравилось, и ты понял главное: права ли Певунья Этайн – что еще не доказано, – виновата ли – тем более не доказано – это дело исключительно ее мужа и Лаурика Мудрого.
– Угу, – хмыкаю я, – семейное, так сказать.
– Именно семейное. И не Владыке Гор в него лезть, потому как он – всего-навсего смертный по имени Илбрек Мак-Аррайд, а его уста – ничто по сравнению с Устами Всеблагих. Как ты думаешь, сын мой: пошел бы он против воли Четырех осознанно? Вот и я так считаю. И тем не менее мы стоим перед свершившимся фактом.
– Так не лучше ли вам в такой ситуации вообще ничего не делать? – задумчиво произносит Фрэнк. – Сидеть тут, хмельное попивать, песни петь и ждать, пока молния не ударит в нечестивца, камень не вывернется у него из-под ноги, кусок хлеба не встанет у него поперек горла? Не лучше ли предоставить Им Их законное право судить и карать?
Отец улыбается:
– То, что ты задался подобным вопросом, и хорошо, и плохо одновременно. Не перебивай! Хорошо тем, что когда трое делают схожие выводы из увиденного и услышанного, это означает, что они скорее всего на верном пути. А плохо… плохо тем, что то, до чего смогли додуматься трое, рано или поздно додумаются все остальные. И еще много чем – плохо…
Зрачки Фрэнка начинают напоминать копейные острия. Не мигая смотрит он на нас и молчит. Знает – рассказали не всё. И еще знает – не понравится ему то, что он услышит сейчас.
Страх, как не понравится…
Герб. Воин
«Ты – кто? Ты – куда? Ты – зачем?»
Зеленый шелест. Зеленый шепот. Зеленый вздох. Влажный, густой. Успокаивающий.
Кажется, что остальные краски… умерли? Нет. Для того чтобы умереть, сначала нужно родиться. Существовать. Быть. А можно ли даже представить, что здесь когда-нибудь, с тех самых времен, когда Всеблагие – вечная Им хвала! – отделили частицу от Великого Ничто, были иные цвета?
Сверху – зелень, снизу – зелень, со всех сторон: обтекая, окружая, обволакивая – зелень.
Человек – черный, коричневый, бронзовый – и собака – серый, желтый, алый – настолько чужеродны, настолько нереальны здесь, что лишь присутствие друг друга не дает им кануть (камень в стоячий пруд, без размаха, просто разжав пальцы) и исчезнуть (тихий всплеск, дрожащие круги) навсегда в этом зеленом царстве.
А исчезнуть – нельзя. Человек это знает, поэтому и сжимает всё крепче и крепче рукоять меча, увитую медной проволокой, будто прикосновение это вливает в него уверенность. В холод стали уверенность, в свои силы, в верного пса, трусящего рядом.
В цель свою, от осознания которой кружится голова. В слова, услышанные нынче утром. Простые такие слова, потому что когда над пепелищем дома стоишь, который своими руками ставил, над телами детей своих стоишь – не бывает тогда других слов:
«На восток иди. К болотам. Дадут Всеблагие – дойдешь…»
Пес, кстати, тоже знает. И не потому вовсе, что прислушивается к бормотанию хозяина. Просто знает. Пока бегут лапы, пока стучит сердце, пока не сомкнулись клыки в последней, предсмертной хватке. Да и много ли нужно ему – лохматому внуку вольного волка, когда-то пришедшего к костру такого же вот человека. Пришел – и остался. Не за сладкий кусок, не за золоченый ошейник, не за возможность служить. За что же тогда? А не поймете вы. Раз вопросы такие задаете – не поймете. Может, так оно и лучше…
