Так уж повелось, что Мудрый и Ард-Ри, хоть и вершат совместно дела Предела, никогда не живут под одной крышей. Наверное, это правильно. Суета и многолюдье – не для Уст Четырех, ведь говорят, что когда Мудрый внимает Их голосам, даже ветер не дерзает шелестеть листвой, дабы не нарушать земными звуками торжественности момента.
А еще говорят – не только здесь, в Пределе Мудрости, но и во всех прочих, устраивает Мудрый свой дом так, чтобы нельзя было прийти к нему никак иначе, кроме как собственными ногами. Оставь коня, повозку, лодку, носилки, ступи на землю, из которой всё вышло и в которую всё вернется, сам единясь с ней – только тогда откроются перед тобой двери. А может, и нет. Передо мною – должны.
По какой-то странной прихоти Лаурик Искусный, Уста Четырех Западного Предела, решил поселиться невдалеке от того самого селения, в котором когда-то появился на свет. В том самом, где все приходившие к нему по традиции оставляли коней и оружие. Не знаю почему, но мне такое решение всегда нравилось. Оно словно говорило: Мудрый – хоть и наделенный невиданной силой, частью Той Силы – всё же остается где-то там, в глубине души, простым сыном колесничего. Который впервые видел, как вставало солнце над этим вереском, мальчишкой ловил рыбу в этих ручьях, юношей охотился в этих лесах, может быть, именно здесь впервые познал силу любви…
За этими размышлениями я и не заметил, как пришел. Дом Лаурика – просторный, двухэтажный, почти без украшений – словно вырос из-под земли, выступил вперед из строя высоких светлых сосен. Мне сразу же подумалось: третий раз бываю здесь, а всё никак не привыкну. И, наверное, не привыкну никогда. Просто чувствовалось – дом и окружающий его лес, из дерева которого он построен, – что-то единое, неделимое.
Дверь в невысоком заборе, как и всегда, была не заперта. Помнится, когда мы с отцом впервые приехали сюда, я, только что встретивший пятую свою зиму, громко смеялся над этим забором: чуть повыше плетня, такой же хлипкий. Вот у нас, в Ардкерре – это да! Просто так через стену не перелезешь, даже если стража и позволит – лестница нужна, да еще и не всякая сгодится. А тут – разбегись как следует, ударь плечом – и нет забора. А если волк, кабан, медведь? Отец тогда тоже посмеялся немного, но не над забором. Надо мной. А когда я уже был готов разреветься от досады, терпеливо объяснил: ни один дикий зверь не посмеет пролить кровь рядом с домом Мудрого, а уж чтобы на человека напасть – и думать нечего…
Войдя во двор, я некоторое время подождал, пока появится Кольна. Этот смешной толстяк, которого очень немногие способны были воспринимать серьезно (и напрасно!), всегда каким-то чудом узнавал, что к его господину пришли, и неизменно встречал гостей. Встречал, расспрашивал, коротко бросал: «Жди» и скрывался в доме. Потом возвращался. А там уж смотри: кивнет толстяк – значит, твое счастье, а разведет руками – приходи позже.
Ждал я достаточно долго. Солнце припекало вовсю, и хотя нарядный алый плащ – подарок Ард-Ри – я, немного помедлив, всё же решил оставить в колеснице, рубашка под мышками и на спине намокла от пота. Кольна не появился.
И никто из слуг Лаурика – тоже.
С трудом поборов волнение, я громко провозгласил здравицу Четырем, хозяину дома, поднялся по ступеням и решительно протянул руку к широкому медному кольцу, вделанному в дверь, собираясь постучать. И тут…
– Ты кто? Тебе что нужно?
«Не узнал», – пронеслось у меня в голове. Странно сердце слегка кольнула обида. Говорили, что наш Мудрый помнит по именам любого, с кем хоть однажды беседовал со мной он говорил больше десяти раз. Ну, может быть, не все десять осознанно, но все равно узнавал, кивал, гладил по голове…
– Привет тебе, о Светоч Предела, Уста Тех, Кто всё видит, да не оставит тебя Их Благодать…
Я говорил уставные фразы, машинально, не задумываясь, а сам исподтишка разглядывал высокую фигуру Лаурика, выросшую в дверном проеме. Разглядывал и не понимал. Сомнение задело мою память своим легким крылом.
Мудрый не узнал меня…
Мудрый горбится…
Мудрый чуть покусывает ус…
Мудрый сам встречает гостей в дверях…
Да ну – чушь! Всё – чушь! И не такая уж я важная птица, в конце концов, чтобы сам Лаурик Искусный…
– …оглох?
Тьфу, позор! Задумался совсем. Неуважение-то к хозяину какое!
– Прости, о Мудрый. – Улыбнулся. Не сердится.
– Устал небось с дороги?
– Нет… То есть…
– Жарко?
Ну точно, ошибся я. Он, он. Наш Мудрый. Всё знает, всё видит, всё понимает…
– Что ж, добро пожаловать, посланник Ард-Ри. Проходи… Гуайре.
Лаурик говорил это, уже идя впереди и показывая дорогу. Да и закрываемая дверь скрипнула неожиданно громко, разрезав фразу пополам. Разумеется, Мудрый произнес «сын Гуайре». Уж отца-то он хорошо знает… знал…
Я ожидал, что мы станем беседовать в любимой комнате хозяина дома, на втором этаже. Она, сколько я ее помню, всегда залита солнцем. Но Мудрый немного помедлил у лестницы, будто что-то обдумывая (или вспоминая?), а потом решительно мотнул головой и указал куда-то вбок, где в полумраке едва угадывались контуры дверного проема.
В доме царила тишина, и хотя хозяин ступал бесшумно, как охотящаяся рысь, мои сапоги, казалось, оглушительно грохотали. Не выдержав, я осмелел и спросил:
– Мудрый… А где Кольна?
Остановившись на мгновение, Лаурик, не оборачиваясь, отрезал:
– Умер. А всех прочих я отослал. Мешают.
«Умер». Слово как слово. Короткое. Емкое. Не «погиб», не «скончался». Просто – умер.
«Что с твоим псом, дружище?» – «Да так. Умер…»
Но ведь Кольна – верный, преданный, умевший делать то, что нужно тогда, когда нужно, знавший все тайны своего господина и тенью сопровождавший его повсюду, – ведь Кольна не пес.
Никогда я не умел скрывать чувства. И уж конечно, Мудрый, с легкостью читающий в душах, прочел в моих глазах всё.
– Люди рождаются и умирают, – твердо произнес он. – Таков порядок, установленный Четырьмя. Все люди, даже Их слуги. Кольна умер, служа Им. Ты хотел бы лучшей смерти, Бранн?
Кровь прилила к моим щекам.
– Прости…
– Пустое. Я не сержусь. Ты голоден?
Я отрицательно покачал головой.
– Тогда садись и рассказывай.
Я сел и сплел пальцы. С чего начать? О чем рассказывать этому человеку, который знает всё, знает меня, Бранна Мак-Сильвеста, даже лучше, чем я сам себя знаю?
И внезапно, будто со стороны, будто кто-то другой двигал моим языком и губами, услышал:
– Я не верю, о Мудрый.
Лаурик пристально глядел на меня, и мне стоило огромного труда не отвести взгляда от его пристальных, чуть прищуренных глаз.
– Не веришь во что?
– Ты, конечно, Мудрый, о Уста Четырех! – торопливо, запинаясь чуть ли не на каждом слове, заговорил я. – Ты не можешь ошибаться, но…
